Меж тем разговор продолжался.
– Так и есть, – обиделась собеседница, – батюшка-то шибко строгий был. Сказал, к нему готовиться надо, к причастию-то. Сокрушенным сердцем принимается… Сокрушенному от стыда, за жизть-то свою. Иначе опасно. А я-то, чего стыдиться, думаю. Посты блюду, свечки ставлю. Он и говорит: Мария Египетская, – старуха наклонилась к соседке, – всего два раза причашалась. В жизни-то. А ты, бабушка, о другом думаешь, раз не в чем каяться. Ступай, говорит… сегодня, – старуха вздохнула. – Давно уж это было. Да и батюшка тот помер…
– Да что же это!!! – в отчаянии закричала Лена. Прохожие обернулись. Некоторые в изумлении остановились. Она попробовала двинуться – попытка удалась. Через секунду бабульки удивленно смотрели на нее.
– Вы! Вы… – незнакомка на секунду затихла, будто колеблясь – начинать ли разговор. Всё выглядело необычно, невероятно…
– Что, мила́я? – подняла брови та, что стояла лицом.
– Вы… вы помните меня?! – наконец решилась женщина.
– А как же, душенька, как не помнить. Ты ж сегодня подходила.
Лена стояла как вкопанная.
– Как же сегодня?! Это было там, в кемпинге!
Бабка покачала головой:
– Всё интересовалась приютом. Как клещ вцепилась. Книгу каку-то спрашивала… эта… как ее, святые угодники… ымператрицыну. Точно! Пытала об Троицкой… Али не помнишь?
– А что еще?! Бабушка! – женщина пришла в себя. – Ну… вспоминайте!
– Да в себе ли ты, голубушка?! Приют искала. А чего искать-то, вона, – старуха кивнула на проспект Мира, – дом тринадцать. Так и сказала тебе. Там и был… до войны и после… Чудна́я ты какая-то нынче.
Тут она заметила тетрадку в руках женщины. Глаза старухи неожиданно сузились, губы что-то зашамкали.
– Я не поняла… повторите…
Бабка подняла голову:
– А струнка-то, струнка-то – ан уж в ручках девичьих! Искать не надобно. Ишь, как пташечка сжалась, – бабка кивнула на тетрадь. – А в кармане-то – вторая. Куды ж так много? Теперь без меня, милая, без меня. Тяни, коли не боишься…
Елена бросилась в подземный переход. На той стороне Садового, первые строения шли подряд и без номеров. Наконец, подняв глаза, она увидела на стене четную цифру: – «Дом-музей «Серебряного века», – губы зашевелились. – Брюсов, поклонник самоубийств… только самоубийств других, – женщина с досадой поморщилась, – опять он на пути…» Однако мысль уцепилась: «За внешностью, напоминавшей человеческую, по воспоминаниям современников, у Брюсова скрывалась «некая сущность без лица и названия». Сущность… О, боже, не отстанет… опусти глаза, прочь. Так, тринадцатый напротив. Надо перейти. Назад».