– Демонстрация.
– Тогда поправлю – не миновать Москвы. Давайте не обижать и «настоящее».
– Так отрицаете же!.. – усмехнулся Новиков.
– Да вы и впрямь «сказочник»! – шевелюра откинулась и весело затрепетала.
– Господа, господа! Вы имеете в виду Наполеона?! Ну, из Парижа… в Лондон?., через Россию? – изумился Пьер, по-своему интерпретируя последнюю мысль. – Так это действительно-с… сейчас… у нас… вот буквально какой-то час назад или меньше… – И вдруг прикрыл рот ладонью: – Вы… вы меня снова путаете, сударь?
– Да что вы, Петр Кириллыч… – «виновник» опустил глаза, – путают другие. – И кивнул на Новикова.
– Позвольте тогда и мне определиться, – возмутился тот и с досадой отряхнул рукав. – Для чего здесь я? Для намеков?
Неожиданно пол, повторяя фантазию стен, начал проваливаться, изгибаться и, меняя цвет и толщину, обернулся удивительной волной, в прозрачной глубине которой вдруг открылся просторный коридор типичного уездного заведения, знакомого каждому, где люди бывают по работе, или работают по рассеянности, но чаще по недоразумению или нужде. В коридоре, у стены, двое мужчин что-то обсуждали. Один, постарше, то и дело протягивал к другому руку ладонью вверх:
– Тургенев перевел на французский Пушкина «Я вас любил…». Флобер сказал: плоско. Да, да, тот самый, что растоптал в современную эпоху требования относительной порядочности в нашем деле. Это, надеюсь тебе, как доценту известно. А дальше – последователи: Золя, Мопассан, их пламенный агитатор – тот же Тургенев. Прочие «творцы» наркотического угара. Жало в дух! Да ты же читал, помнишь, ходил по рукам один роман? Дочь издателя Сапронова приносила…
Второй утвердительно кивнул.
– Но! – первый поднял палец высоко вверх. – Каковы надгробия! Будешь в Париже – посмотри. А теперь ответь, что первично? Для выбора читателя, сегодня, сейчас. Кто пишет? Или о чем пишет? А может, надгробия?
– Вы забыли издателей.
– А значит, надгробия. Сегодня «кто» – не человек внутри, а имя, навязанное «медиа». Фетиш! Идол. А таким в храм хода нет. Вот она, цена статуса! Ныне… иных еще не схоронили, а камень уже шлифуют. Этакий непрофильный актив в тиражировании книг. И не боятся ведь… хозяева-то. Не верят, в расплату… топчут. Масштаб пьянит. И ведь в церкви… ироды бывают. – Раскрытая ладонь мужчины медленно сжалась в кулак, грозя кому-то. – Опять же, тогда ясно, почему молодому литератору, читая их «политуру», кажется, что он безмерно талантлив. Да что наши! Тронет Фолкнера или Стэйнбека – загордится! Не всякий нобелевский лауреат вызывает подобное чувство. А их много, ох, много… ну и понятно, с монументами!