– Что, Виктор Викторович? – дама сбавила шаг.
– Да хорошо выглядите. Ставлю в пример, вот, молодежи…
Одарив улыбкой, та заторопилась дальше.
Крамаренко повернулся к Андрею:
– А ты: «знаю!». Приземлись. Только Всевышний может знать и видеть всё одновременно. Вдумайся: всё и одновременно!
– Как же он не умрет? Всевышний-то? – Глаза Андрея, опять застыв, смотрели уже в упор. – Как выдерживает такое?
– Не понял? Куда это тебя сносит? – Виктор Викторович посерьезнел, видя, что тот явно не в себе.
– Одновременно ведь не только целуются. Но и рожают. А кого-то грабят. Или убивают. Сотнями тысяч. Представьте, родиться, чтобы скопом, под чьим-то взором, умереть. Умереть… нет, умирать, порой в муках… при отстраненном свидетеле. Без надежды на помощь. Значит, смерть есть нечто обыденное, быть может, лишь очередное событие в какой-то цепочке превращений, известной свидетелю. Превращений задуманных, спланированных, наверное, нужных. И если Бог есть абсолютная любовь, то и нам определен путь лучший из возможных. Так каменеть, что ли? Как многие? Ведь лучший… для каждого. И опять неясно. А как же муки? Просто физическая боль? Ведь насилующих, поди, тоже до горизонта… взглядом не охватить. Да что взгляд… А общий крик, безумие-то как стерпеть? Вопль? Я бы не вынес… Требуется другая оценка совершаемого. А, значит, ваша… наша, неправильна. Если Он выдерживает… всё и сразу, значит, есть нечто… потрясающе более страшное… непредставимое.
Парень по-прежнему смотрел прямо, но человек со стороны заметил бы, что тот говорил в себя, внутрь, обособленно от взгляда, не присутствуя в нём. Крамаренко уловив это, покачал головой:
– Значит, собрался за оценкой?
– Вот, если занавесочку бы приоткрыть… чуть-чуть, хоть на четыре вздоха, – Андрей на секунду смолк, – пятого не будет. В груди же у меня сердце. Или смогу? Или оно только чтобы гонять кровь? А если смогу? Тогда… какова цена бессмертия? И кто платит? Смерть-то, я знаю… – кредитуется. – Парень снова поморщился. Он уже был здесь.
– Вот куда-а-а… Хочешь сравняться? А может… потягаться? – протянул Виктор Викторович. – Так один пробовал… – и, явно расстроившись, заключил: – Типа, если не сошел с ума, то и актером не состоялся? Остался в ролях самим собой, застрял в ремесленниках?
– Типа того…
– Тогда напомню: «Покойница с ума сходила восемь раз». Добавлю, мы в сравнении с ней – рекордсмены.
– Я знаю.
– Хорошо, потрачу еще пять минут, – Крамаренко щелкнул пальцами и чуть прикусил губу, вспоминая что-то. – Ага, – наконец сказал он, – дело было так… тесть твой, однажды высказал мысль, что сундук, «набитый» произведениями искусства, вовсе не мировая сокровищница, то есть не сундук, а конюшни. Авгиевы. Пора их чистить. Зловоние, говорил, уже повсюду и также одновременно. В твоих понятиях – до горизонта. И всё меньше людей затыкают платком нос. А иным просто некогда – бегут быстро… чаще к тельцу… не до запахов. Значит, остра необходимость чистить. Если глянуть на всё и одновременно. Ловишь общую идею?