— Просто мои волосы с возрастом потемнели, Нэтти! — внезапно весомо обронил Турбин. Помедлив, взглянул на лицо жены, улыбнулся несмело:
— Твоя мама совершенно права. Это был я. У Аллы Максимовны потрясающая память на лица. Я сам узнал тебя, взрослую, уже позже. Когда увидел в консерватории. В том самом белом зале с синими креслами. Именно тогда я и понял, что наша встреча это — Судьба, а не просто какой-то там след наивной детской влюбленности — затухающий, слабый… И я тогда понял, что не зря приехал в этот странный, почти забытый Богом город. Приехал не только — учиться контрапункту, слушать родники в оврагах, шум дождя, есть августовский апорт со странным привкусом китайского ранета и рубиновую июльскую черешню, вдыхать запах песчаной бури и сумасшедшего дождя после нее. Чтобы стать самим собой. Повзрослеть. Но еще и для того, чтобы встретить тебя, моя птица. Чтобы, наконец, просто — стать твоим Орфеем.
— Моим любимым Орфеем. — Она подошла к нему, стоявшему по другую сторону кровати, положила руки ему на плечи. — Дважды или тысячу раз — Любимым. Всегда Любимым До самой смерти… И чтобы вывести свою Эвридику из темноты Аида. Впрочем, это ты уже сделал…
— Это было несложно. — Улыбнулся он, осторожно смешивая ее дыхание со своим и целуя глаза, щеки и губы. Трепетно, нежно, так, словно по коже ее порхали, танцуя, крылья бабочек… — Совсем несложно. Ведь Эвридика сама все время стремилась к свету, искала его, создавала его из звуков, аккордов и мелодий… Я же только старательно подыгрывал ей на своей маленькой флейте, по мере сил, вот и все.
— Сыграйте мне что нибудь, дети! — мягко попросила вдруг Алла Максимовна, откидываясь на подушки и устало закрывая глаза. — А я и усну под музыку… Хотя бы «Колыбельную» Моцарта… Натуся, ты ее еще помнишь?
— Как же, мама, ты ведь мне ее в детстве часто пела! Я ее знаю наизусть. — Наталия осторожно подошла к матери, поцеловала ее гладкую, пахнувшую пудрой «от Рошэ» щеку. Правда, постарайся уснуть, ты устала за сегодняшний день… А мы сыграем тебе тихо, я и Кит. — Выйдя в гостиную она вдруг легонько потянула руку мужа в сторону от выключателя. — Не надо, не зажигай свет, я и так все вижу. Темнота ведь все-таки моя родная стихия.
…Рояль поймал в свои недра один из предзакатных бликов. Догорающих, последних. И на огромной лакированной поверхности его, загорелась, засверкала рубиновая капля оправленная в черную скользкую, будто агатовую рамку. Рамка эта все сужалась, сужалась, словно проглатывая рубин, вбирая его в себя. И, наконец, сверкнув последний раз, дрожа, как слезинка, рубин угас…