– Ой, вот что я забыла, – сказала Кари. – На самом деле я нашла другую связь. Между Пером Волланом и Калле Фаррисеном.
– Вот как?
– Да. Я поговорила с одним из информаторов наркоотдела. Ему показалось странным, что два человека, прекрасно знавшие друг друга, умерли один за другим.
– Воллан знал Фаррисена?
– Причем хорошо. Слишком хорошо, по мнению моего информатора. И еще кое-что.
– Да?
– Я проверила досье Калле. Его привлекали в качестве свидетеля по одному делу об убийстве несколько лет назад, даже в КПЗ сажали. Жертву звали Джейн Доу.
– Не опознана?
– Нам известно только, что она была молодой азиатской девушкой. Экспертиза зубов показала, что ей шестнадцать лет. Один свидетель видел, как на заднем дворе какой-то мужчина делал ей укол, а на опознании указал на Калле.
– Да что ты?
– Да. Но Калле отпустили, потому что другой человек сознался.
– Как ему повезло.
– Да. И кстати, сознался тот самый парень, что сбежал из Гостюрьмы.
Кари посмотрела на неподвижную спину Симона. Ей было любопытно, слышал ли он, что она сказала, и она уже собиралась повторить все сначала, когда от окна раздался его грубоватый, спокойный старческий голос:
– Кари…
– Да?
– Я хочу, чтобы ты покопалась в жизни Агнете Иверсен. Не происходило ли в ее окружении чего-нибудь похожего на пистолетный выстрел. Чего угодно, ты понимаешь?
– Ну да. О чем вы сейчас думаете?
– Я думаю, – спокойствие исчезло из старческого голоса, – что если… если… то…
– То?
– То все только начинается.
Маркус выключил свет в комнате. Какое удивительное ощущение – видеть другого человека и знать, что он тебя не видит. И все же его бросало в дрожь всякий раз, когда Сын подходил к окну и смотрел прямо в его бинокль. Как будто знал, что за ним кто-то наблюдает. Сейчас он находился в спальне родителей, сидел на расписанном розами сундуке, в котором – Маркус знал – не лежало ничего, кроме пары пододеяльников и простыней. В комнате не было занавесок, освещалась она люстрой с четырьмя лампочками, поэтому видно было хорошо. А поскольку желтый дом располагался ниже по склону, чем его собственный, а Маркус вдобавок ко всему уселся на верхний ярус двухэтажной кровати, которую он придвинул к окну, ему было прекрасно видно, чем занимается Сын. Ничем особенным. Он уже целую вечность сидел, вставив в уши наушники от телефона, и что-то слушал. Наверное, какую-то веселую песенку, потому что каждые три минуты он нажимал на телефон, как будто раз за разом прокручивал одну и ту же песню. И каждый раз он улыбался в одном и том же месте, хотя наверняка был расстроен случившимся с той девушкой. Они целовались, а потом она просто умчалась на бешеной скорости. Бедняга. Может быть, Маркусу стоит пойти постучать в дверь и пригласить его к ним на ужин. Мама, конечно, скажет, что это замечательная идея. Но Сын казался таким расстроенным, и вполне возможно, что сейчас ему не хочется общаться с другими людьми. Это может подождать до завтра. Завтра Маркус встанет пораньше, подойдет к его дому и позвонит в дверь, держа в руках свежие булочки. Да, так и надо поступить. Маркус зевнул. В голове он тоже прокручивал одну песенку. Даже не песенку, а всего одно слово. Но он повторял его с тех пор, как тот дурак из Тосена спросил Сына, не отцом ли он приходится Маркусу: «Возможно».