После того как Эмигдио увидел и услышал то, что лучше бы ему для собственного и нашего покоя не видеть и не слышать, он решил поскорее отправиться в обратный путь.
На меня ему жаловаться было нечего, и в ночь накануне отъезда он разговорился со мной и отвел душу.
– В Боготе нет настоящих сеньор, – сказал он. – Все эти девицы просто… завзятые кокетки. И зачем только ей это было нужно? Я даже не попрощаюсь с ней. Что говорить! Лучше наших девушек нет никого. А здесь одни козни да подвохи. Посмотри только на Карлоса: строит из себя невесть что, ложится в одиннадцать ночи и стал еще большим задавакой. Не имей с ним дела. Я уж все расскажу дону Чомо, пусть всыплет ему как следует. А ты молодец, только о своих занятиях и думаешь.
Наконец Эмигдио уехал, и развлечению Карлоса и Микаэлины пришел конец.
Таков был, в сущности, честнейший и добродушный парень, к которому я приехал в гости.
Я ожидал, что он появится из дома, но, услыхав его голос у себя за спиной, обернулся и увидел, как он перепрыгнул через ограду патио.
– Наконец-то, обманщик! А я уж думал, что так и буду ждать зря. Садись, я сейчас.
И он принялся отмывать в дворовой луже перепачканные кровью руки.
– Ты что делал? – спросил я, когда мы поздоровались.
– Сегодня день забоя, а отец с рассветом уехал на пастбище, вот я и управлялся один, только негры помоги, ли: горе, а не работа. Но сейчас я уже свободен. Мать очень хочет тебя видеть; пойду скажу, что ты приехал. Не знаю, выйдут ли девочки, они стали совсем дикарки.
– Чото! – крикнул он, и вскоре появился полуголый негритенок с курчавыми волосами и высохшей, изуродованной шрамами рукой.
– Напои этого коня и почисть моего гнедого.
Эмигдио внимательно осмотрел мою лошадь и, обернувшись ко мне, воскликнул:
– Хорош караковый!
– Где это так изувечил руку парнишка? – спросил я.
– Закладывал тростник в мельницу: такой уж парень! Только и годится за лошадьми смотреть.
Вскоре стали накрывать стол к завтраку, а я тем временем беседовал с доньей Андреа, матерью Эмигдио, которой все те четверть часа, что мы оставались вдвоем, видимо, не терпелось поскорее сбросить с плеч стеснявшую ее с непривычки скромную шаль без бахромы.
Эмигдио надел к столу белую куртку; прежде чем мы сели, принаряженная негритянка подала нам расписной таз с водой для мытья рук; через плечо у нее висело искусно расшитое полотенце.
Столовой служила комната, в которой только и стояли что две старые кожаные кушетки и два столика с фруктовыми вазами и гипсовыми статуэтками; высоко на грязноватых стенах висели деревянные изображения святых.