Там, в овине, находился их с Лютавой сводный брат Хвалислав, связанный и беспомощный. Вот-вот кто-нибудь из смолян откинет бревно, которым подперта дверь, войдет туда и вскоре выйдет снова, с окровавленным ножом в руке…
Но время шло, а никто не спешил сделать это страшное дело. Смолян было слишком много: около двух сотен, если считать княжескую дружину и ратников, и хотя проснулись и снарядились еще не все, их все же хватало, чтобы не подпускать бойников даже близко к овину. А раз нет опасности, что знатный и ценный пленник будет освобожден, то зачем же его убивать? Смолянский князь Зимобор, похоже, не трус и не дурак, головы не теряет даже тогда, когда на его стан нападают во время ночлега.
Бойники повыдохлись, их притворные наскоки становились все реже, шум стал стихать. Какие бы они ни были резвые, а все же нелегко, имея чуть больше десятка человек, изображать нападение на двухсотенное войско.
– Не пойдет… никто туда не пойдет… – Лютомер не заметил, как произнес это вслух, а Лютава вцепилась в его рукав и затеребила:
– Что же делать, Лют? Придумай что-нибудь!
Сестра не могла пожаловаться на отсутствие выдержки, но сейчас ее силы были на исходе, и Лютомер ее понимал.
– Придумай! – в досаде повторил он. – Если только выманить его оттуда как-нибудь. Закричать, что ли: «Князь Хвалислав, держись, мы идем!»
– Закричи!
– Или выгнать его… Если сам выбежит, то уж тут…
– А если они его убьют? Когда выбежит?
Лютомер оторвал наконец взгляд от темных избушек, озаренных неровными сполохами костров, от мечущихся черных фигурок в мерцающих шлемах, с кроваво-красными отблесками на обнаженных клинках – от огня, пока лишь только от огня, – повернул голову и посмотрел в лицо своей сестры. Свет костров сюда, во тьму под первыми деревьями опушки, не доставал, но ему не нужен был свет, чтобы видеть. В темноте глаза оборотня сами излучали яркий зеленоватый свет, озаряя лицо девушки, так похожее на его собственное – те же высокие скулы, глубоко посаженные глаза под черными бровями.
– Они… его… убьют? – повторила Лютава. До сих пор она старалась не думать, не пускать в сознание мысль о том, чем же кончится то, что они затеяли. Но теперь отступать было некуда, прятать от себя эти страшные слова стало поздно. – И… ты уверен, что… иначе никак?
У нее перехватило дыхание, она сглотнула и замолчала. Ничего можно было не говорить: Лютомер сам прекрасно знал и понимал все, что она могла бы ему сказать. Невозможно, жутко даже подумать: желать смерти от руки чужака – своему же брату. Пусть сводному, по отцу, пусть рожденному чужеземкой, бывшей рабыней; пусть они никогда не дружили, пусть между ними много чего случилось нехорошего, особенно за последний год, но все же и он, Хвалислав, – сын их рода. Он находится под защитой чуров, как и прочие дети угрянского князя Вершины. А поднять руку на свою кровь – преступление, которого не прощают ни люди, ни предки, ни боги. Даже им – детям волхвы Семилады. Даже ему, Лютомеру – сыну Велеса… Неужели это, о чем страшно сказать друг другу, самому себе, – необходимо? Так ли это? И по чьей вине все сложилось именно так, а не иначе?