Спину деда он впервые увидел тоже в бане…
Окно было на втором этаже. Очень низко – второй этаж. Очень беззащитно. Высоко для прыжка, для выстрела – близко. Электрический свет блестит плоско. Очень похоже в детстве – аппликация из желтой фольги на черной бархатной бумаге – окна. Плоско – по поверхности, по краям – лучисто, по-смешному мохнато. Это если смежить глаза, почти закрыть их, и в узкую щель продолжать наблюдать. И ждать. Остро вдыхать ватный осенний воздух. Дышать глубоко, как перед долгим нырком в жидкую черноту, стараясь напоследок взять побольше мира с собой.
Гриша опять поднял холодную трубу «Мухи» на плечо. Сквозь прицел вид совсем другой – узкий, злящий. Гонящий сомнения прочь. Он давно решил – так должно быть. Не денег потеря, не угрозы близким – предательство гнуло его. Не позволяло жить. Пригибало к земле, жгло внутренности холодным неотомщенным пламенем. Не знало времени. Отбрасывало доводы. Делало своих – своими. Чужих – чужими. Очень просто было следовать им. Ясное солнце ненависти четко чертило темные тени на белом песке. «Да» и «нет» были разделены острой, как мужская слеза, границей. Он выбрал «да». И слез не будет. Каждый должен платить. И знать, что он будет платить. Иначе нарушится порядок. Важный. Мировой. Гриша чувствовал себя сильным. Он – не мститель уже. Он – вершитель порядка.
К окну из глубины комнаты подошел человек. Он посмотрел в черноту и поежился плечами. Было видно, что вздохнул. Гришины пальцы плавно легли на спуск. Человек повернулся спиной и пошел от окна. Нервно пошел. Гриша ощутил пряный восторг. Человек вдруг повернул обратно. Он опять подошел к тонкому стеклу и опять вздохнул в черноту. Потом снова повернулся. Опять была видна его сутулая спина. Он быстро ходил по комнате. От окна – к окну, от окна – к окну. Каждый раз, как Гриша готов был сухожильно, судорожно, неспокойно толкнуть мир к справедливости и порядку, в окне он видел спину. Чужую. Жалкую. Ждущую.
Гриша напрягся из последних сил. Переступить себя было тяжело. Вдруг с шумом взвилась стая голубей с подъездного козырька. Серый, в сумерках невидимый кот прыгнул, но промахнулся. В воздухе закружились легкие перья – ухватистая лапа успела приласкать. В нос ударил знакомый, забытый, масляный запах оружия.
– Да господь с тобой, сука, свинья! – внезапно опустил гранатомет с плеча. Сразу задышалось легко.
Один мой молодой знакомец, по убеждениям национал-большевик, а в жизни вполне нормальный человек, как-то сказал после очередного совместного интервью: