Нет, пусть мои слезы – а я не могу сдержать слез – не наполнят ваши глаза! Вам не подобает плакать. Вы же мужчины, а лить слезы – удел женщин. Каждый мужчина должен умереть, и смерть была бы счастьем, если бы ей не сопутствовало наше беспощадное одиночество. Если мне суждено погибнуть – а так может случиться, – я вверяю своих совершенно беспомощных детей вашей трепетной заботе, ибо может случиться так, что помощи им больше будет ждать не от кого. Все, довольно слов, воины! Завтра на рассвете мы вцепимся в глотку Октавиану, одновременно на суше и на море. Клянитесь, что не оставите меня и будете верны мне до последнего!
– Клянемся! – закричали они. – Мы клянемся, благородный Антоний!
– Да будет так! Моя звезда снова восходит, и завтра, достигнув вершины, она, быть может, затмит своим блеском звезду Октавиана! Пока же прощайте!
Он развернулся и собрался было уйти, но потрясенные военачальники поймали его руку и стали целовать. Этих закаленных в боях полководцев так тронули его слова, что многие из них плакали, как дети. Да и сам Антоний тоже не мог совладать с печалью, ибо при свете луны я увидел, что слезы катятся по его изможденным щекам и падают на могучую грудь.
Когда я увидел это, меня охватило великое волнение, ибо я хорошо понимал, что, если эти люди будут верны Антонию и сохранят ему преданность, все еще может обернуться в лучшую сторону для Клеопатры, и, хоть я не питал к Антонию зла, он должен был пасть и в своем падении увлечь за собой женщину, которая, точно какое-то ядовитое растение, обвила этого могучего человека, выпила всю его силу и задушила его, погубив своими объятиями.
Поэтому, когда Антоний ушел, я остался стоять в тени, внимательно рассматривая лица переговаривающихся военачальников и вельмож.
– Значит, решено, – сказал тот, кто должен был повести в бой флот. – Поклянемся же все как один, что будем верны Антонию, чего бы нам это ни стоило! Судьба!
– Да! Клянемся! И выполним нашу клятву! – ответили они.
– Да, да, – произнес я из тени. – Будьте верны благородному Антонию, и все вы погибнете!
Они накинулись на меня и в ярости схватили.
– Кто это такой? – раздался чей-то голос.
– Это презренный пес Олимпий! – крикнул кто-то в ответ. – Колдун Олимпий.
– Изменник Олимпий, предатель, – бросил другой. – Покончим с ним и с его колдовством! – И тот, кто это крикнул, выхватил из ножен меч.
– Да, убить его! Ему платят, чтобы он исцелял благородного Антония от недугов, а он собирается предать его!
– Остановитесь! Не спешите! – произнес я негромким властным голосом. – Вы хотите убить служителя богов? Я не предатель. Я сам останусь здесь, в Александрии, до конца, но вам говорю: бегите! Бегите к Октавиану! Я служу Антонию и царице, и служу им верно и преданно, но главное служение для меня – это служение великим богам, и лишь мне, благородные господа, открывают они свои замыслы. И вот что они мне открыли: Антоний обречен. И Клеопатра обречена, ибо победит Октавиан. Я уважаю вас, благородные воины, и с болью в сердце думаю о ваших женах, которых ожидает печальная участь вдов, и о ваших детях, которые, если вы сохраните верность Антонию, останутся без отцов и будут проданы как рабы. Вот почему я говорю вам: оставайтесь с Антонием, если решили хранить ему верность, и тогда вас ждет смерть. Но если вам дорога жизнь, бегите к Октавиану и спасетесь! Я говорю так, потому что так определили и вложили эти слова в мои уста боги.