– Здесь не надо говорить. После математики выйдем и там, за поваленным деревом, спокойно все обсудим.
Мальчики прошли по пустой – урок уже начался – рекреации к кабинету. Вошли. Извинились. Сели за свою парту – вторую в среднем ряду.
Еще с начальной школы, когда у него только-только стало падать зрение, Люда требовала, чтобы он сидел на первой парте. Носилась со справками от окулиста, размахивала им перед училками. А их и убеждать не надо было – все и без того хвостами перед ней вилять готовы. Ему не хотелось сидеть на первой парте. Компромиссом оказалась вторая. Рядом подсадили еще одного близорукого анархиста – Дэна.
Поговорить надо было. С глазу на глаз, не по Интернету, не по телефону. Что-то надо было делать со всей этой историей.
Математика – любимый предмет. И все равно он сидит и ждет не дождется, когда урок закончится. Слишком много всего важного надо обсудить. Дэн, похоже, тоже нервничает. Хотя это может заметить только тот, кто его хорошо знает. Боится? Может быть, хотя, в общем-то, нечего пока. Что это за неконтролируемое беспокойство? Стыд? Скорее, какая-то странная неловкость. С этим надо разобраться. Может, действительно лучше ему уехать? Все-таки хорошо отец с Элей придумал.
Звонок заходится истерическим визгом. По крайней мере, так кажется ему.
Панюшкин, стоя недалеко от входа, видел, как младший Кравцов вышел из школы. Но он был не один. С приятелем. Куда он сейчас пойдет? Домой? Нет, мальчики обогнули здание и направились в сторону парка. Он проследовал за ними. Погулять решили. Надо признать, ничего криминального в этом намерении нет. Действительно, почему не погулять после уроков?
В парке оказалось на удивление людно. Толпами бродили мамаши с колясками, сновали шустрые дети на велосипедах и самокатах. Хозяева выгуливали смешных мелких собачонок. Бабушки оккупировали скамейки.
Лавируя между прохожими, Панюшкин шел на некотором расстоянии от мальчиков, ожидая, когда же они, наконец, разойдутся и Кравцов-младший останется один. Дойдя до оживленного перекрестка двух аллей, на котором стояли несколько палаток с мороженым и сахарной ватой, они вошли в покосившийся синий домик с надписью «Тир». Панюшкин засомневался: с одной стороны, были опасения, что Илья запомнил его, узнает, и тогда разговор уж точно не получится. С другой стороны, стрельба для мальчишки – момент показательный. Очень хотелось увидеть его с оружием в руках. Пусть даже с игрушечным…
Возле тира стояла взмыленная молодая «мамочка», – Панюшкин давно выделил для себя этот типаж, – и шумно препиралась с пацаненком лет восьми.