— А-а… Семен Семеныч! — сказал Иван Палыч, раскуривая трубку. — Как ноги таскаешь?..
Сенька только рукой махнул, подсаживаясь к нему. Все так и уперлись в Сеньку.
— Что же ж такое больно не весел?..
— Откомандировали!
— Кого… тебя?..
— Да меня-то что: капитана нашего откомандировали!..
— Ну-у?.. — протянул, скрывая удовольствие, Иван Палыч. — А мы тут ничего не знаем… приказа неделю в руках не держали! Куда же?
— Да в лазарет…
— Что же такое, Семен Семеныч?..
— Хорошо не поймешь! — неохотно ответил Сенька.
— Жар, что ли, зашел?..
— Нет… в голове что-то… такое!
— Перепил, значит… Да ты расскажи по порядку…
— Да расскажу… теперь торопиться некуда… мать их за заднюю ногу, уж как капитан просил оставить меня при себе, а не выгорело!
— Полно, Семен Семеныч, у нас веселее! — утешил Сеньку Прохор.
— Мучает меня, Прохор Акимыч, места не нахожу… привык, как теленок к пойлу, а теперь, значит, — ша!.. Засну — нечистый веревку сует…
— Да, плохо-то плохо тебе без их высоко! Да что случилось-то с капитаном!..
— А я и сам хорошо не пойму… Пришли мы тогда, значит, после этого водогона в офицерский лезерв, прекрасно все, как быть не может, сбегал тут же за заливухой и только вернулся, взошел, гляжу — их-высок катается по полу в растяжку и бормочет такое несуразное, чего и до сих пор понять не могу…
«Никаких чертей я, — кричит их-высок, — не признаю!.. Признаю только одного всемогущего бога!.. Вон… вон… вон! — кричит. — Чтобы духу твоего, многорогий черт, не было!»
Я бросился было его подымать, чуть заливуху не пролил, их-высок выпучил бельмы, перевернулся на спинку и… на меня:
«Ты, — говорит, — кто это будешь, позвольте вас расспросить?»
— Значит, уж узнавать перестал, — заметил было в сторону Прохора Иван Палыч, но тот и не обернулся, уставившись в Сеньку.
«Да… чего вы, — я говорю, — ваш-высок, спятили, что ли?.. Или уж я очень долго ходил, что у вас не хватило терпенья?..»
«Извольте, — говорит, — извольте мне отвечать: кто вы такой?.. Кто вы такой?»
«Да я же это… я, ваш-высок!»
«Многобог?»
«Вы лучше, — говорю, — выпили бы… а не то меня побили! Пейте, — говорю, — ваш-высок, пейте и мне немножко оставьте!»
Глотнул он чутельку, гляжу, в глазах прочистилось, зубы оскалил, смеется.
«Дурак, — говорит, — ты, Сенька, ничего не понимаешь!»
Известно, дурак, я уж к этому привесился, с дурака меньше спрашивается, лишь бы не дрался.
«Ты что, — говорит, — Сенька, можешь на это сказать?..»
«Ничего, — говорю, — ваш-высок, окромя хорошего!»
«Тогда, — говорит, — садись и стукнем! Ты, — говорит, — Семен Семёныч, самый умный мужик есть на свете!»