Венчали Михайло и Варвару в Знаменской церкви приезжие попы. Венчали вечером.
Из-под венца, радостная, трепетная, спустилась по каменным ступеням Варвара в глубокую, душную, двенадцатью зелеными лампадами освещенную келью. Упала перед чудотворным образом ниц… А к ней вдруг, выскочив из-за перегородки, олютелый, подбежал Гедеонов. Опрокинул ее, ошеломленную, жутко молчавшую. И, трясущейся навалившись на нее, задыхающейся грудью, заткнул ей рот платком. Скрутил ее едкими, крепкими и тяжелыми, как железо, руками. Сжег.
В черной и смрадной пытке раздавленная лежала Варвара, не шевелясь, слыша только, как горячая захлестнула ее, жгучая, как вар, волна стыда и срама…
По голым ее ногам, по всему открытому, беззащитному телу холодные скользили, костлявые руки. Мацали ее… Жгли, словно раскаленное железо…
Все закрутилось у Варвары… Искрометным колесом пошло… Огненный меч пересек ее пополам… Но и острое дал, крепкое, как яд, наслаждение…
В жгучем, кровавом огне подняла она мутные, косые глаза свои, черные, как туча. Широко раскрыла веки. Узнала в чудище, мучившем ее, — Гедеонова.
И вдруг, захохотав зловеще и дико, стиснула зубы… Обхватила гибкими молодыми руками, обвила собой трясущегося Гедеонова, как лоза… Черная сладострастная колдунья разгадала князя тьмы…
Перед темным образом горели кровавым, жутким зеленым светом двенадцать лампад…
Ни много ни мало, десять лет шабашил, так Гедеонов, наезжая на лето из Петербурга, в подпрестольной келье.
Селяки прознав про гедеоновские каверзы, унесли чудотворный образ в лесной скит. В церковь же перестали ходить.
А это-то Гедеонову и нужно было. За то, что ему всучили в жены подержанную девчонку, — он себя вознаградил. Невест-девственниц ему уже не нужно было. Шабашить любо было с гулящими девками.
И Гедеонов шабашил по ночам. Ключ от подпрестольной кельи всегда был у него. Да и днем Гедеонов все чистил что-то с девками в церкви и мыл… Поп Михайло боялся его, как огня, и не встревал. А может, попу и невдомек было…
Только селяки дозволяли Гедеонову. В глаза звали его гадом, кровопийцей и живоглотом. Справили бы его и в Сибирь. Но при дворе у него была рука. И начальство все-таки боялось трогать генерала, и шла про него жуткая молва…
Копил Гедеонов, копил кровавую месть на мужиков… Но молча ждал до поры до времени.
Черная подошла гроза. То здесь, то там, словно волны разгневанного черно-бурунного моря, вахлатые и обомшалые мужики подымались. Глухо и жадно, в смертельной к вековым обидчикам ненависти, ночные бросали в небо зарева огня. И пылали высокие скирды хлебов над осенними полями, как зловещие свечи над гробом…