Теперь Элинор стояла нагая, как в день творения, но в чулках – бесстыдная и прелестная настолько, что у Джозайи горло перехватило от тысячи эмоций, которым не было названия. Красный бархат и прочие вещи роскошной лужей лежали у ее ног, и на миг Элинор показалась ему эротической версией «Рождения Венеры» Боттичелли, поднимавшейся не из раковины, а из пурпура сброшенных одежд. Когда же его Венера снова встретилась с ним взглядом, в ее глазах вместо безмятежной отрешенности светилось понимание собственной соблазнительной привлекательности.
Чувствуя, как желание все сильнее захлестывает ее, Элинор отбросила за спину свои длинные волосы, тем самым еще больше открываясь Джозайе, воспламеняясь от его пылающего взгляда. И она была вознаграждена его протяжным вздохом. Он смотрел на нее как зачарованный, и ей стало ясно, какую огромную власть она над ним имела.
Склонив голову к плечу, она всматривалась в лицо Джозайи и наслаждалась мелькавшими на нем эмоциями. Поддавшись порыву, Элинор подняла ногу и поставила ее на диван. Умышленно дразня Джозайю и не спуская с него глаз, она наклонилась и начала медленно снимать чулок.
– Я люблю твое тело, – прохрипел художник.
Она ахнула, и ее глаза наполнились слезами.
– Тогда возьми его, Джозайя. Возьми меня и не оставляй ничего. Не будь добрым и нежным. Не думаю, что смогла бы это вынести.
Отчаяние сквозило в каждом ее движении, когда она шагнула вниз и кинулась в его объятия. У нее было такое чувство, что она разлетится на миллион осколков, если Джозайя обойдется с ней как с хрупким стеклом. Боль в груди казалась штормом на далеком горизонте, но сейчас, в его объятиях, Элинор нашла временное укрытие от бури, грозившей погубить ее жизнь. Нежность Джозайи была бы обманом, а его любви, возможно, вовсе не существовало.
Джозайя без всякой нежности поцеловал ее, и Элинор, застонав, с силой рванула на нем рубашку, открывая плечи, – он был слишком одет для такого случая.
Элинор проводила ногтями по плечу и по спине Джозайи и тем самым словно оставляла на нем свое клеймо. А он в душе радовался такой ласке, желая шрама – чтобы носить его как память, как доказательство того, что эта прелестная женщина когда-то принадлежала ему.
Он легко поднял ее на руки, и ее босые ноги потеряли опору. Внезапно Джозайя наткнулся на стол с мерцающим лесом тонких свечей, и Элинор вскрикнула, когда несколько капелек горячего воска упали ей на плечо.
– О Господи! Обожглась? – спросил Джозайя, мгновенно отпустив ее.
– Нет, – тут же ответила она. Потом вдруг укусила его за плечо, так что он вздрогнул, и добавила: – Сделай… сделай это снова.