Ее глаза были самого чудесного оттенка зеленого, какой ему только доводилось видеть. Не изумруд и не нефрит. Это был оттенок… бросавший вызов любым попыткам его описать. Может быть, увядающая зелень, в попытках добиться которой он как-то всю ночь провел, снова и снова смешивая краски?
Джозайя рисовал быстро, рисовал словно одержимый.
– Я могу говорить? – спросила Элинор после долгих минут наблюдения за художником. Странная интенсивность его работы завораживала, уподобляла ее танцу, в котором сливались огонь его глаз и уверенные движения руки.
– Можете. Только не двигайтесь.
Прошло еще несколько секунд, и Элинор вдруг совсем расхотелось говорить. Ведь одно дело – светская беседа, но сейчас… Ситуация нарушала все правила, которые знала Элинор. Разговаривать с мужчиной, от каждого взгляда которого ее обдавало жаром? Интересно, куда заведет такой разговор?
– Ну? – Он перестал рисовать и одарил ее лукавой улыбкой. – О чем же вы хотели поговорить?
– Видите ли… Я задаюсь вопросом, не следовало ли мне сначала подумать, прежде чем заговорить.
Джозайя покачал головой и вернулся к работе.
– Говорите что хотите. Тут вам не грозит опасность ошибиться. И я уверен, что меня разговор в любом случае развлечет, мисс Бекетт.
– Всегда есть опасность сказать что-нибудь не то, мистер Хастингс. Скажите, а вы… Вы наверняка не намереваетесь…. становиться на колени? Я хотела сказать… вы на полу, сэр.
– Наверное, вы не привыкли к мужчинам у ваших ног.
– Нет. А вы полагаете, что следовало бы?
– Я полагаю, что вы привыкнете к этому раньше, чем я закончу, мисс Бекетт. А мне на моем месте очень удобно. Теперь сидите спокойно. – Джозайя улыбнулся, почувствовав, что девушка начала успокаиваться и уже почти не нервничала.
Но Элинор-то точно знала, что никогда не привыкнет к тому, что Джозайя Хастингс – на коленях у ее ног. И он так смотрел на нее своими теплыми карими глазами…
– У меня такое чувство, что вы снизу смотрите на мой нос, – выпалила она, тут же покраснев.
Он рассмеялся, и от его чудесного смеха по спине ее пробежала дрожь удовольствия.
– Да не смотрю я на ваш нос! Слово даю.
– Ну, если даете… – Элинор улыбнулась и погрузилась в странную работу, каковой являлось позирование художнику.
Свечи слепили, перед глазами словно вспыхивали звезды, и невозможно было смотреть куда-нибудь еще, кроме как на присевшего у ее ног Адониса, что-то рисующего на холсте резкими уверенными движениями. После нескольких минут молчания природное любопытство продиктовало ей тему разговора.
– Когда вы впервые поняли, что вы художник?