Внизу пенился цветущий сад. Не хотелось оборачиваться. За спиной вяло шаркали туфлями ходячие больные. Коридор был очень узкий, заставленный шкафами, каждую половицу пропитал противный больничный запах.
Но из сада пахло весной.
— Ты будешь меня помнить? — неожиданно сказала Туся.
Что она хотела этим сказать? Григорий с удивлением заглянул ей в лицо, но Туся быстро отвернулась.
— А сад? Ты не забудешь его? Смотри: цветы белые и розовые — как вышивка крестиком на голубом шелке!
Григорий посмотрел, но не увидел ничего похожего. Просто стоят себе деревья в цвету, а за ними расстилается море, по-весеннему голубое. Такое вот — крестики, вышивка, шелк — могло, конечно, померещиться только девочке.
И тем же ровным голосом, каким она говорила о вышивке, Туся сказала:
— Уезжаю завтра.
— Как?!
— За мной приехала мать.
Григорий сидел оторопев.
От быстрого шепота волосы зашевелились над его ухом.
— Ты мне пиши! И я буду… А на следующее лето приеду сюда опять. Ты будешь уже без костылей, а я стану хорошо дышать!
— Тусечка… — пробормотал Григорий жалобно.
Но не в ее натуре было затягивать прощание. Неожиданно она спрыгнула с подоконника и быстро убежала.
ПЕРВАЯ ВЕРТИКАЛЬНАЯ МОРЩИНКА НА ЛБУ
Итак, Тусю увезли. А вскоре и за Григорием приехала мать.
Неожиданно она натолкнулась на сопротивление.
— Нэ хочу до дому! — объявил Григорий, стоя перед нею.
— Як цэ так? У больныци хочэш?
— И в больныци не хочу.
— А дэ хочэш?
Разговор происходил в дежурке в присутствии Варвары Семеновны и тети Паши.
Григорий молчал насупясь.
— Чого ж ты мовчиш? Я кому кажу?
Мать замахнулась на него слабым кулачком. Но он с таким удивлением поднял на нее глаза, бледный, сгорбленный, жалко висящий между своими костылями, что она опустила руку и заплакала.
Он тоже чуть было не заплакал, но сдержался. До чего же бестолковые эти взрослые! Ведь море стало его другом. Как же он мог теперь с ним расстаться!
Кроме того, Туся обещала вернуться будущим летом в больницу на мысе Федора. Выходит, он должен дожидаться ее здесь.
— Буду у моря житы, — сказал Григорий, упрямо нагнув голову.
— А у кого? Хто тэбэ до сэбэ визьмэ?..
Из угла, где тетя Паша перематывала бинты, выкатился ее успокоительно-округлый говорок:
— О! Невелико дело-то! Ну хоть и у нас на маяке поживет.
При слове «маяк» Григорий поднял голову.
— Мой-то маячником работает, — пояснила тетя Паша. — Отсюда недалеко, два километра. При маяке дом есть. Нас трое всего: сам, сынок меньшой и я. А где трое уместились, и четвертому местечко найдем.
Мать Григория снова заплакала.