А потом эта секундная эйфория испарилась, улетучилась, словно ее и не было вовсе. Я был офицером разведки, за моей спиной, как пожизненная тень, стояли война, присяга, товарищи по оружию, достоинство мужчины, который никогда никого не предавал и не прятался от опасности… А как еще я мог рассуждать в тридцать лет, Юджин! Так вот, я почему-то верю, что обязательно увижу вас там, в „Максиме“, вчетвером. И, кто знает, возможно переживу еще раз то потрясающее, неповторимое чувство, когда кажется, что ради любви к женщине ты действительно можешь бросить все, что казалось делом всей жизни…
Будь счастлив, сынок! Передай от меня Элизабет, что она воспитала прекрасного сына, и что у нее есть еще одна цель — сделать такими же своих внуков.
Твой Генри Уолш».
«Если ты сейчас видишь эту картину, Генри, — подумала я про себя, — пожалуйста, помолись за нас из своего мира! Помолись как следует, старый безбожник! Поскольку мне кажется, что наши испытания еще не кончились…»
— Ты помнишь бронзовый бюст Сталина в нашем школьном подвале? — неожиданно спросил Витяня и впервые за весь вечер улыбнулся.
— Что за бюст? — тонкие брови Ингрид причудливо изогнулись.
— Именно возле этого бюста твой муж предпринял попытку поцеловать мою жену, — деловито пояснил Юджин. — Что ты удивляешься? Я полностью в курсе ее сомнительной юности…
— Надеюсь, попытка была удачной? — улыбнулась Ингрид и потянулась к бокалу.
— Целоваться у бюста Сталина? — я сделала страшные глаза.
— К черту вашего вождя! — решительно вмешалась Ингрид. — Я хочу произнести тост.
— Если не женщина, то кто? — философски хмыкнул Витяня и поднял свой фужер. — Мы все — сплошное внимание, дорогая…
— Я хочу выпить за Рождество… — бледные щеки Ингрид вдруг покрылись пунцовыми пятнами. — Я хочу… Я хочу признаться вам, друзья, что еще никогда в жизни не была одновременно так несчастна и так счастлива. Подобные чувства может испытывать только верующая провинциалка…
— Не роняй достоинство Датского королевства перед этими надутыми янки! — улыбнулся Мишин. — А то они сейчас…
— Не перебивай меня, милый, я очень волнуюсь… — Ингрид очень осторожно, словно боясь разбить драгоценный сосуд, положила руку на огромную лапу Витяни и вдруг резко сжала ее. — Так вот, как все верующие провинциалки, я всегда и во всем уповала на Бога, на распростертую над каждым длань Господню. И совершила страшный грех: в тот день, когда я лишилась Виктора и потом сама оказалась… Ну, вы знаете… Так вот, в тот день я его прокляла. Потому, что ни я, ни мой муж не заслуживали той кары, которая обрушилась на нас…