— Согласен, — в очередной раз кивнул Дов. — И ответ такой же. Вот, собственно, и все, Вэл. Решайте.
— Я согласна.
— Подумайте хорошо, Вэл.
— А чем, по-вашему, я занималась всю неделю?..
* * *
…После того как под невидимой сенью многострадальной звезды Давида я была формально посвящена в тайный орден рыцарей плаща и кинжала, ничего сверхъестественного не произошло: никто не торопился вручить мне под барабанную дробь почетного караула именной «Узи» с запасным магазином, предложить встречу с шефом Моссада или, на худой конец, поручить конкретное боевое задание. Все было буднично, серо и уныло — в идеальном соответствии с зимней парижской хлябью за окном. Как сказала бы моя непотопляемая подруга, вместо пожелания доброго утра с завтраком в постель — лаконичная записка с напоминанием оплатить жировку за свет.
Поскольку все формальности остались позади, я понимала, что, по всей вероятности, очень скоро покину и этот странный дом, и этот сказочный город, а, вполне возможно, и этот непонятный, враждебный мир, словно склеенный из разных, не стыкующихся фрагментов. Древние мудрецы были абсолютно правы, утверждая, что движение это, собственно, и есть настоящая жизнь. Ибо стоит человеку на какое-то время выпасть из ритма ПРИВЫЧНОГО вращения по замкнутому кругу бытия, как он тут же начинает копаться в себе и задумываться над вещами, смысл которых непостижим по определению — как собственное ухо, которое невозможно укусить, каким бы заманчивым не представлялось это мазохистское желание. Пока я стремительно продвигалась вперед, преодолевая тысячи километров, меняя внешность, самолеты, отели, планы и собеседников, у меня не было времени толком задуматься над очевидной ОБРЕЧЕННОСТЬЮ своих действий и усилий. А потом меня словно раскочегаренный паровоз загнали по запасным путям в тупик и залили топку водой. И когда белый пар иллюзий, шипя и клубясь, полностью растворился в воздухе, а раскаленные угли воображения и надежд превратились в холодный пепел, выводы, сделанные в условиях вынужденной статики, заставили меня содрогнуться.
В подсознании каждого из нас, наверное, живет ничем конкретно не подтвержденная (героические образы Фенимора Купера и Джека Лондона вряд ли можно отнести к разряду жизненных реалий) вера в неограниченные возможности одиночки. Но никогда раньше эти самые возможности, а также право одиночки на выживание в РЕАЛЬНОМ мире, не казались мне такими жалкими, ничтожными и даже уродливыми, как в ту парижскую зиму восемьдесят шестого года, когда стечение обстоятельств, безумный страх и неспособность ждать автобус на остановке, а не переться, не дождавшись, к следующей, занесли меня в странную квартиру с книжным стеллажами, стойким запахом миндального печенья и печально-неусыпным взглядом еврейского иезуита по имени Якоб. Именно здесь я впервые до конца осознала единственное реальное право одиночки: если условия, которые поставила перед тобой жизнь, неприемлемы, а бороться с ними нет сил, надо принять много снотворного, лечь в постель и уснуть. Так крепко, чтобы никто уже не смог тебя разбудить.