– Фрау Якоб, фрау Якоб, очнитесь! – за плечо ее трясла уже сменившаяся на посту сестра, более дружелюбная, чем утренняя. Лени вырвалась из полусна и бессмысленно посмотрела на немолодую женщину в белом халате и накрахмаленной белой шапочке, которая небрежно высвобождала ее из плена фиксационных ремней.
– Время ужина, фрау Якоб, – сказала медсестра и удалилась, громко топая по коридору тапочками без задника. Звуки шагов гулко отскакивали от пустых больничных стен.
Лени медленно поднялась и натянула халат. Неужели она провела в отключке полдня? Раньше электрошок на нее так никогда не действовал. Она вяло проследовала в уже заполненную больными столовую и с отвращением, стараясь не глядеть по сторонам, встала в очередь на раздачу. Лени не могла выносить царящее вокруг уродство – уродство духа и тела. Ее затуманенное сознание даже сейчас противилось всему некрасивому. Она молча дождалась, пока кухарка шмякнет на ее тарелку жидкое, цвета бумаги, картофельное пюре и кусок вареной рыбы, взяла чай и пошла между рядами искать свободный столик. Лени села и, глотая пресное пюре, уставилась в свою тарелку, не в силах оторвать от нее взгляд и оглядеться по сторонам. В этом мерзком и ужасном месте ее пугало все – особенно пациенты. Им, впрочем, она была совершенно безразлична – некоторые из них сосредоточенно ели руками, облизывая пальцы, кто-то громко давился и отплевывался, кто-то рисовал ложкой причудливые узоры из картофеля, вываливая его прямо на стол. Похоже, она была здесь единственным нормальным человеком. Она на минуту представила себя отгороженной от этих людей шалашом из соломы – таким способом она любила иногда спасаться от преследующих ее неурядиц. В Цойтене, на полуострове Раухфангсвердер, к юго-востоку от Берлина, ее родители купили участок, выходящий прямо к озеру. Недалеко от великолепного залитого солнцем луга, заросшего травами, маленькая Лени соорудила себе шалаш, посадив вокруг него стену из подсолнухов, вымахавших в человеческий рост. Там девочка предавалась мечтам, думая о том, как было бы прекрасно стать монашкой – гулять в монастырских садах и прятаться от зноя в прохладных стенах церкви! Как хорошо быть одной и ни от кого не зависеть! Никогда! Никогда не слышать, как из-за перенакрахмаленного воротничка устраивается грандиозный скандал с криками и руганью – что частенько бывало у ее родителей – как отец снова и снова поносит мать, когда та нечаянно пересолила обед. Нет, в ее жизни никогда не было и не будет священного немецкого триединства – киндер, кюхе, кирхе.