Я и правда надеялся при помощи хорошо продуманных вопросов заставить её обнаружить свой характер, но никак не ожидал вызвать такой взрыв. Она заметила мой испуг и удивление и мгновенно изменила тон, разразившись нервным смехом.
– Вы, конечно, сочтёте меня сумасшедшей, – поспешила сказать она. – Да, да, во мне сказывается моё индусское воспитание. В Индии никогда и ни в чём не признают половинчатости – в любви и в ненависти одинаково.
– За что же вы ненавидите мистера Копперторна? – спросил я.
– Собственно говоря, – ответила она, смягчая голос, – слово «ненависть» будет чересчур сильно; скажем лучше «отвращение». Этот господин из тех, к которым чувствуешь беспричинное отвращение.
Она, несомненно, жалела, что дала себе увлечься, и пробовала теперь пойти на попятный.
Видя, что она хочет переменить разговор, я помог ей в этом. Я сделал какое-то замечание о сборнике индусских гравюр, которые она рассматривала перед разговором. У дяди Джереми была великолепная библиотека, особенно богатая изданиями подобного рода.
– Эти гравюры не отличаются точностью, – сказала она, поворачивая страницу. – Но эта вот недурна, – продолжала она, указывая на одну, изображавшую вождя, одетого в нечто вроде юбки, с ярким тюрбаном на голове, – очень недурна. Именно так одевался мой отец, когда садился на своего белоснежного боевого коня, чтобы вести воинов Дуаба в бой против Ферингов. Они предпочитали моего отца всем другим, потому что знали, что Ахмет Кенгхис-Кхан не только великий полководец, но и великий жрец. Народ хотел иметь вождём только испытанного борка, и никого другого. Теперь он умер, а все, кто следовал за его знаменем, либо рассеяны, либо погибли в боях, между тем как я, его дочь, живу простой наёмницей в чужой далёкой стране.
– О, когда-нибудь вы вернётесь в свою родную Индию, – сказал я, стараясь хоть чем-нибудь утешить её.
Несколько минут она рассеянно переворачивала страницы, затем вдруг испустила лёгкий радостный крик.
– Посмотрите-ка! – вскричала она. – Вот один из наших изгнанников. Это один из бюттотти. Он очень похоже нарисован.
Гравюра изображала туземца с не особенно симпатичной физиономией, в одной руке он держал небольшой инструмент – нечто вроде кирки в миниатюре, а в другой – квадратный кусок пёстрой материи.
– Этот платок – его румаль, – пояснила мисс Воррендер. – Само собой, они не показываются с ним на людях. Точно так же он не возьмёт с собой и священного топорика, но во всех иных отношениях он изображён вполне точно. Я много раз путешествовала с этими людьми в безлунные ночи, с люгхами впереди, в ту пору иностранцы не придавали никакого значения громким пильхау, раздававшимся повсюду. О, такой жизнью стоило пожить!