Она засмеялась:
— Ничего личного, Питер, но… Понимаешь, я люблю разнообразие.
— Ты уже мне говорила: ты женщина нового типа и сама выбираешь себе удовольствия.
— Совершенно верно.
— Что ж. Могу найти тебе мужика. Относительно мытого.
— Отлично, тогда устрой, хорошо? Позвони мне, получишь двадцатку за труды.
— Справедливо.
Она с пониманием глянула на меня.
— Но хуже, чем шестьдесят, не так ли? Не беспокойся, Питер, с тобой хочет встретиться моя подружка. За полтинник. Интересует? — Я и не подумал отказаться. — В понедельник, пойдет? В три дня. Ее муженек будет в командировке.
— Идет.
— Вот и отлично! — Она похлопала меня по бедру. — А теперь мне пора идти.
— Я провожу тебя до такси.
— Какой ты воспитанный!
Артур Эндерс был таким бесцветным, что я однажды назвал его «чуть подрумяненным альбиносом». Бледная кожа, белесые волосы, водянистые глаза. Будущий великий драматург носил бежевое и светло-голубое и оттого еще более походил на привидение.
Мы уже два года жили в одной квартире, как вдруг Эндерс объявил, что собирается стать гомосексуалистом.
— Меня к этому побуждают вовсе не физиологические и не эмоциональные причины, — пояснил он. — Это чисто интеллектуальное решение. Если я собираюсь писать пьесы, то должен на своей шкуре испытать, что думают и чувствуют другие люди. Я должен испытать все.
— Отлично. Но тогда тебе следует убить мать, изнасиловать сестру и перенести крутую наркотическую ломку.
Эндерс оказался самым бездарным гомосексуалистом во всем манхэттенском сообществе геев, где он скоро заслужил кличку «сеньор Клутц»: в дополнение ко всем остальным своим подвигам он отправился на свиданку с поклонником садомазохизма, в процессе потерял ключи от наручников, и пришлось вызывать слесаря, чтобы тот отковал бедолагу от спинки кровати.
А в другой раз он явился на рандеву с тюбиком суперклея вместо вазелина. В конце концов голубые начали бояться его как огня.
Эта фаза длилась почти год, после чего Эндерс объявил, что узнал достаточно для своей будущей работы.
— Замечательно, — прокомментировал я. — Надеюсь, теперь ты выбросишь эти дурацкие трусы с кузнечиком на ширинке?
В пятницу вечером я пригласил своего приятеля на ужин. Мы отправились в бутербродную на Западную Семьдесят вторую улицу и заказали по стейку «Джамбо», а пока жарились стейки, мы выпили по порции водки с джином, умяв попутно полбуханки чесночного хлеба.
— Как продвигается пьеса? — Это было эпическое четырехчасовое повествование о становлении души подростка из Небраски.
— Кажется, я наконец-то поймал суть, — с надеждой объявил Артур. — Сейчас пишу пятый вариант. Единственное, что меня беспокоит, так это раннее детство героя: по-моему, я сделал его слишком несчастливым.