— Ты — жиголо?
— Нечто вроде этого.
— Ты спишь с ней?
— Да нет, — поспешно заверил я. — Ничего подобного. Я же сказал, это пожилая женщина. Ей как минимум семьдесят. Я просто хожу с ней в рестораны. И на хоккей. Она любит хоккей. Но никакого секса. Никакого. Она просто очень одинока.
— Как ее зовут?
— Эээ… Марта Тумбли.
— Где она живет?
— В Ист-Сайде.
— Как часто ты с ней встречаешься?
— Дважды или трижды в неделю.
— И она тебе платит?
— Да.
— Сколько?
— Ну… пятьдесят — сто за вечер. Примерно.
— Значит, в неделю ты получаешь несколько сотен долларов?
— Ну… около того… — нерешительно подтвердил я. — Иногда больше.
— И на эти деньги покупаешь новые пальто, костюмы, рубашки, обувь, драгоценности?
— М-м-м… видишь ли, иногда она делает мне подарки.
— Черт тебя побери! — заорала она. — Хватит врать! Считаешь меня слабоумной? Ты понимаешь, что я должна чувствовать? Ведь речь идет вовсе не об одной женщине, так?
— Так, — кивнул я.
— Так. Значит, женщин много. Много. Ты трахаешься за деньги, правда?
— Да нет же, — запротестовал я.
— Нет? Водишь их всех на хоккей?
— Ты не понимаешь, — возмутился я и быстренько познакомил ее со своей миссией освободителя бедных замученных женщин от комплексов и разочарований.
Пока я ораторствовал, Дженни Толливер встала и ушла на кухню. Вернулась она со стаканом бренди, но только с одним — для себя. Села в кресло, когда-то считавшееся моим, и молча продолжала слушать мои речи, а когда я наконец выдохся, спокойно сказала:
— Самое худшее — хуже не придумаешь, — что ты сам в это веришь. Тебе всегда хорошо удавалось обманывать себя. Всегда!
— Это нечестно! И неправда. Надо же мне зарабатывать на жизнь? Я реалист. У меня нет работы, поэтому я…
— А тебе когда-нибудь приходило в голову, — перебила она, — что ты просто плохой актер?
— Это по-твоему, — обиженно сказал я.
Она глотнула бренди, глубоко вздохнула.
— Пожалуй, тебе лучше уйти.
Губы ее задрожали, мне почудились слезы в ее глазах, но в этом я не был уверен.
Я смотрел на нее с восхищением. Какая женщина! Другой такой мне никогда не найти. Сейчас я вдруг понял, что теряю ее — всю целиком, и чудесное тело, и щедрую любовь.
Я попытался пустить в ход все свое обаяние, успешно сработавшее в случае с Артуром Эндерсом.
— Дженни, — с печальной улыбкой проговорил я, — мы сможем остаться друзьями?
В глазах ее вовсе не было слез. Она сурово смотрела на меня.
— Нет, — сказала она, — не думаю.