Второе письмо было написано незнакомым мужским почерком. «От Петра Васильевича», — подумала она и начала читать.
«…Апрель у нас чудесен. Щедро светит солнце. Кстати, Вы когда-нибудь обращали внимание на апрельское солнце? Свет его не рассеивается в воздухе, он не слепит, как свет июльского солнца. Это не грустное солнце осени и не холодное, угрюмое — декабрьских закатов. Апрельское солнце — словно юноша на первом свидании с любимой.
Все это я Вам пишу потому, что Вы художник и Вы лучше меня понимаете такие вещи. Может быть, Вы заметили и такое явление: солнце делит улицу на две половины. В одной половине, в тени, все каменно-твердо от ночных заморозков, а в другой, освещенной солнцем, — все ярко, празднично и мягко. И разные люди идут по той и другой стороне улицы. И я, грешным делом, недолюбливаю людей, идущих теневой стороной. Что поделаешь, есть еще у нас люди каменно-твердые, как подмерзшая грязь на тротуарах. По-моему, они не любят жизни. Ну, как можно не любить солнце, синее безоблачное небо, все окружающее великолепие? И людей они не любят, а любят только себя.
В эти апрельские дни я часто думаю о том, что один наш общий знакомый всю свою жизнь ходит по теневой стороне жизни и, кажется, собирается и Вас перетащить туда же. Но я Вам верю. Вы слишком любите солнце, чтобы прятаться в тени. Поэтому я крепко верю, Марина, в нашу встречу. От Вас, только от Вас зависит, как ускорить ее.
П. Романов».
Марина свернула письмо. Потом долго сидела задумавшись, вспоминая о лыжной прогулке, о свадьбе в охотничьей избе. Воспоминания — неясные, как контуры камня, мерцающего под водой. Ей казалось, что все это было давно, очень давно. Она напрягала память, и картины оживали. Она ощутила дыхание любви и вся затрепетала. Вдруг взгляд ее упал на альбом для рисования. Она начала перелистывать его. Сколько рисунков! И смерть в образе Колбина смотрит на нее с каждого листа. Марина вырывала их и бросала в корзину. Вырвав последний лист, свободно вздохнула, оделась и отправилась в больницу.
— Отмаялся, сердечный, царство ему небесное, — сообщила ей сестра, пожилая женщина с добрыми глазами, и перекрестилась.
— Умер?..
— Помер, милая.
Марина тупо посмотрела на сестру. Надо было что-то сказать, но она не могла…
— Проходи, милая, проходи.
Ноги не двигались. Сестра взяла ее за руку и повела.
— Сюда, сюда, родная.
Мокрый снег хлопьями падал на желтый лоб Колбина и не таял. Дорога на кладбище была неровная, машину часто подбрасывало. При каждом толчке гроб подпрыгивал, стряхивая снег с лица Колбина. Снег оставался только в глазных впадинах, и это производило странное впечатление. Казалось, что скульптор, лепивший маску, недоделал ее, оставил слепой.