— Вызови ко мне Охотника, — распорядился Аббат.
Известие о том, что муж ушел из департамента пороха и селитр, поэтому теперь им придется выехать из квартиры в арсенале, совершенно потрясло Марию-Анну.
— Это как раз то, о чем говорил твой отец, — напомнил ей Антуан. — Нас начали выжимать из табачного и порохового дела.
Она тряхнула головой и спросила:
— Так быстро?
Муж развел руками.
— А чего им тянуть. Каждый день правления — это немалые деньги.
Ее охватило негодование.
— Но ты — Лавуазье! Тебя нельзя просто выбросить на свалку!
— Можно. — Антуан усмехнулся. — Порох слишком дорого стоит, чтобы оставлять его в руках какого-то Лавуазье.
Но Мария-Анна поверить в такое не могла. Уж она-то знала, сколь многое зависит в этом деле от опыта ее мужа.
— Они же всю армию без пороха оставят! Одна случайная искра, и нет арсенала.
Антуан лишь пожал плечами. Он был расстроен и тоже это понимал, но что-то изменить уже не мог. 15 августа они быстро, словно погорельцы, перебрались в новую квартиру на бульваре де ла Мадлен, дом 243.
Там их уже на следующий день навестил отец. Тогда-то Мария-Анна и поняла, что он даже и не думал отступать.
— Куда они денутся? — заявил старый Жак Польз в ответ на какое-то возражение Антуана. — Арсенал держат они, а селитру — мы.
Марию-Анну как ударили.
Мерзавцы!
Только теперь она поняла, зачем отец купил ей пакет акций французской Ост-Индской компании. Хорошую селитру можно было сделать только в Индии. Теперь, смиренно отдав коммунарам Арсенал, Жак Польз намеревался диктовать им цены на это главное исходное сырье для производства пороха.
— Вы не смеете со мной так поступать, — заявила она, развернувшись к мужчинам. — Я не хочу на гильотину!
Отец насупился. Он знал, что дочка права. Руководители чрезвычайной комиссии уже начали отправлять на гильотину следующий слой прежних собственников. Мария-Анна больше не была посторонней. Едва подписав бумаги, она стала соучастницей драки за власть, совершенно ее не касающейся.
— Не преувеличивай, — выдавил отец.
Но Мария-Анна не собиралась им этого попускать.
— Ты, папа, можешь играть с огнем, сколько тебе угодно, но я…
Отец густо покраснел.
— Выйди, Мария-Анна. Займись женскими делами. — Он уже не мог сдержать раздражения. — Место курицы — на насесте!
В лицо Марии-Анны бросилась кровь.
— Да, я курица, папа, — почти по слогам процедила она. — А в конвенте каждый второй — бешеный хорек. Вы меня им уже отдали! За селитру…
Она развернулась, вышла, изо всех сил хлопнула дверью и только здесь разрыдалась. Отец, жесткий и все-таки очень деликатный в обращении с мужчинами, совершенно с ней не считался ни единого дня. Он отдал ее, совсем еще малютку, в монастырь, спихнул замуж в четырнадцать неполных лет. Теперь тоже ничего не поменялось.