Нет, в монастырь ее отправили не сразу. Едва она успокоилась, французский священник добился от инквизиции ясного и недвусмысленного разъяснения ее положения в связи с вынесением приговора отцу. Анжелика слушала и не верила своим ушам. Инквизиторы забрали в пользу испанской церкви и короны все, чем владел отец.
— Так я теперь нищая? — спросила она.
Святые отцы молчали.
— Нет, вы объясните, — начала напирать Анжелика. — Я хоть чем-нибудь владею? Отец продал нашу плантацию и всех рабов. Где вырученные деньги?
— Все деньги в монете и ассигнациях конфискованы.
— Но я же наследница, — напомнила Анжелика, — у меня и приданое должно быть.
— Вы еще не вступили в наследование, — охотно пояснил юрист. — А приданое не было выделено из общего семейного имущества.
Анжелика взбеленилась.
— Но я же — часть семьи! — заорала она. — Это все и мое тоже!
— Вы не наследуете ничего. — Юрист развел руками. — Все имущество записано на вашего отца, а он приговорен как злостный еретик.
Анжелика глянула на француза, а тот лишь сокрушенно вздохнул и заявил:
— Таков закон. Жаловаться бесполезно.
«Господи! Кто ж меня теперь замуж возьмет?» — осознала Анжелика.
Самая последняя крестьянка хоть что-то приносила в дом: перину, подушки, горсть мелкого серебра.
«Через четыре года я выйду из монастыря в том, что на мне сейчас».
Анжелика оглядела себя. Дорожное, не самое лучшее платье, мягкие туфельки да чулки. Она уже представляла себе, каким чучелом будет выглядеть через четыре года.
Собственно, этим разъяснения и закончились. Ее не слишком церемонно сунули в карету, и второй рассвет на испанской земле она встречала во дворе монастыря Святой Мерседес, затерянного где-то в горах. Тело совершенно затекло и ныло, в глаза как насыпали песка, а главное, холод. Девушка совершенно продрогла. Солнце, едва взошедшее, не грело.
— Служба кончится, и тебя примут, — пояснила на плохой латыни сопровождающая, суровая тетка в годах.
Служба действительно вскоре завершилась. Из часовни прямо перед ней, мелко семеня, потекла вереница монашек в потертых, застиранных до полной потери цвета балахонах и платках, некогда белых, выглядывающих из-под капюшонов. Первые, увидев ее, останавливались, следующие утыкались в их спины, поднимали глаза и так же безмолвно замирали. Лишь когда из храма вышла аббатиса и крикнула что-то на испанском, все изменилось.
— Послушница, — пояснила сопровождающая. — До совершеннолетия.
Аббатиса протянула руку, приняла конверт с документами и жестом приказала девушке следовать за ней. Анжелика, оглядываясь по сторонам, двинулась вслед, а через полсотни шагов уловила этот запах. Именно так — прелой переваренной крупой и прогорклым салом — пахла кухня у них на плантации. Там готовилась еда для рабов.