— Постой! — окликнула она уже ступившего на порог мужа. — Ты и впрямь находишь, что проповеди Зигфрида Кельнского способны растопить самое жестокое сердце?
— Даже вырубленное из цельного куска мрамора, — не понимая, к чему клонит жена, обернулся Конрад Швабский. — Зачем он тебе понадобился? От его постного вида все молоко в округе скисает.
— Я думаю, что для божьего дела будет куда полезнее, когда столь праведный и вдохновенный пастырь понесет крест Господень и слово божье диким варварам севера и не станет попусту расточать пыл своей души пред теми, кто и без того свято верует в Спасителя. Неужто ты забыл, мой дорогой супруг, что точно так же, как мавры, теснящие сынов Кастилии и Арагона, как сарацины в Палестине — так и пруссы, латы, жмудь и прочие дикие кровожадные племена теснят наш мир, желая его погибели. Не там ли место первейшим ревнителям воли Господней? Пусть же Зигфрид обоснует в тех землях новый престол христианской веры, а храбрейший Генрих Лев мечом своим отвратит варваров от греховной мысли сокрушить храм Божий.
— Оно-то так, — досадуя, что любимая жена отрывает его от не менее любимой охоты, поморщился Конрад, — но если Зигфрид Кельнский и согласится отправиться к пруссам — а я думаю, он согласится на такой подвиг с радостью, то как убедить нашего соперника — герцога Баварского?
Никотея одарила мужа одной из своих восхитительных нежных улыбок:
— Иди, мой славный муж и повелитель, и ни о чем не беспокойся. Я все устрою.
Крепость Солдайя[16] всегда казалась Симеону Гаврасу абсолютно нелепой — прилепившись одной частью к высокой скале над морем, другой она будто сползала к подножию гор. Длинные стены требовали множества защитников, в то время как отсутствие воды в месте ее строительства обещало скорую и мучительную гибель гарнизону в случае правильной осады. Но, вероятно, Солдайя и не строилась в расчете на серьезного противника. Набегавшие из степи кочевники не были обучены штурмовать, а уж тем паче всерьез осаждать крепости, а промышлявшие в водах Понта Эвксинского пираты не решались нападать на генуэзскую торговую факторию, прикрытую пусть даже такой нелепой, но все же крепостью.
Однако сами жители Солдайи отдавали себе отчет в том, насколько уязвима их цитадель, и без особой нужды старались не ссориться с безраздельно властвовавшим над окрестными водами Херсонесом. Просьбу архонта переправить его сына в Италию на генуэзском корабле приняли с превеликой радостью — корабль, полный товара, в Константинополе обязались пропустить без пошлин.
Конечно, генуэзцев несколько удивила затея турмарха участвовать в рыцарском турнире, объявленном герцогом Швабским в честь своего бракосочетания: прежде ромеи с презрением взирали на столь варварский способ проявления личной доблести. Но, с другой стороны, как гласила старая поговорка: «Время меняет горы», что уж говорить о людях.