– Товарищи! Товарищи! – испуганно воскликнул Матфания, который уже давно перестал записывать.
– Замечательно! – в восторге произнес Руввим, глядя на Ариэля как на самого близкого и родного ему человека, которого сто лет не видел и вдруг встретил в тенистом саду возле прекрасного источника. – То, что ты сейчас сказал… Эти слова принадлежат фарисею? Мы только что слышали голос преданного слуги партии?
– Товарищи! Товарищи! Я вас умоляю!.. – Матфания всплеснул руками и даже вскочил со стула.
– Нет, милый мой контролер, – Ариэль наконец вернулся из своего далека и в упор посмотрел на Руввима, словно изливая и сбрасывая на него всю свою грусть и усталость, – око за око и зуб за зуб. Ты сам избрал эту манеру общения и вдруг стал обличать меня словами Иисуса. Вот и я, последовав твоему примеру, осмелился в самых общих чертах описать тебе – нет, не свои, конечно, а его, Иисуса, чувства по отношению к нам, правоверным фарисеям и преданным слугам партии!
Гулкое и ледяное молчание воцарилось в горнице.
Тут раздвинулась занавеска, и в горницу вошел слуга. Он подошел к Матфании и тихо сообщил:
– Пришел тот человек, которого ты ждешь.
– А почему он не входит?! – радостно воскликнул испуганный хозяин.
– Он совершает очищение, – сказал слуга.
– Хорошо. Помоги ему. А потом веди сюда. Живее! Живее!
– Слушаюсь, – сказал слуга и вышел из горницы в прихожую, а оттуда – во двор дома.
Небо серело на востоке. Немного оставалось до рассвета.
Глава одиннадцатая
Утро в Вифании
Первый час дня
Небо серело на востоке. И по мере того как серость расползалась, вытесняя темноту ночи, в одном месте над Иудейскими горами, над той самой горой, которая была похожа на спящего осла, темнота эта сгущалась, словно ее туда сгоняли. Сперва она была фиолетовой, затем края ее стали синеть. Синь эта, постепенно голубея, растекалась по небу, изгоняя серость. А фиолетовый центр сначала стал желтым, затем – оранжевым, а потом – красным. Оттого что на востоке из-за гор высунулась багряная кайма, на севере небо пожелтело, на юге позеленело, а на западе стало прозрачным и синим, словно в нем отразилось далекое море. Но всё это разноцветье вдруг сразу превратилось в голубизну, когда из-за восточных гор поползло вверх маленькое и пронзительно-красное солнце.
Оно едва успело отделиться от горного хребта, как его перечеркнуло длинное и тонкое черное облако.
У одного из деревенских домов, на улице, перед входом, стоял и смотрел на восход солнца уродливый человек с большой головой, у которой не было шеи. По лицу человека видно было, что всю ночь он не смыкал глаз, и от этого они еще больше таращились и выкатывались из глазниц.