— Трезубец! — торжественно провозгласил он. Я вспомнила, что где-то у кого-то — не помню где — видела изображение, похожее на вилы, но не обратила на это внимания.
— Так где же этот трезубец в письме? Там же ничего не нарисовано! — удивилась я.
— Не нарисовано, так написано! Вспомните конец письма: да будет с вами вечно вера, надежда, любовь! Это и есть триединство — трезубец.
Байкалов с выражением явного превосходства посмотрел на меня сверху вниз.
— Боже, какая чушь! Ведь письмо писал русский, первая подпись его же — Мельникова. Причем тут бандеровский символ? Это же обычное новогоднее поздравление, а вы из него создаете какое-то дело! Зачем?!
— Так теперь вы признаете, что являетесь руководителем подпольной группы? Назовите имена участников! — перешел Байкалов на официальный тон.
— Да нет же! Никакой группы не знаю и знать не хочу! Я русская, поймите же вы! Причем тут какая-то группа, какой-то символ? Это же нелепость!
Протокол и на этот раз был составлен честно. Я не могла не уважать Байкалова за это. Он явно выполнял чье-то приказание и не смог его выполнить, оказавшись порядочным человеком. Отпуская меня, Байкалов сказал, что больше вызывать не будет, со мною будут говорить другие товарищи. Я еще пожалею, что не была с ним откровенной до конца. Я сказала ему очень приветливо: «До свидания», — помахала рукой и вышла вслед за надзирательницей.
До начала следствия меня несколько раз выводили на работу, когда штрафников в БУРе собиралось побольше, но ко мне сбегались украинские и русские девчата за информацией. Векличку сняли с бригадирства и тоже посадили, изолировав ее от людей. Все решили, что это я ее «свалила», и прониклись уважением ко мне. Администрации не нравилась такая моя популярность. Меня перестали выводить на работу. И тут началось следствие, но я все время обменивалась с Марусей записками, рассказывая о своих делах.
В БУР попала еще и Надя Бедряк. Она прибила одну стукачку, но по случайности не до смерти, а только до состояния невменяемости (била по голове). После суда и пребывания в закрытке Надя получила взамен 15 лет каторжных работ 25 лет исправительного лагеря, а пока досиживала срок изоляции в БУРе. И когда во время еды открывались кормушки в камерах, мы с Надей перебрасывались парой слов: как дела, что новенького? И хоть на эти вопросы ответить было нечего — было приятно увидеть знакомое приветливое лицо и обменяться сочувственно-понимающими взглядами.
Недели полторы меня никуда не вызывали. Однажды вечером за мной пришли. Надзирательница отвела в тот же двухэтажный дом, только в другой кабинет на первом этаже. Там я увидела высокого офицера в звании подполковника. В красивом полнеющем лице была жестокая складка. Выслушав анкетные данные, офицер спросил: