Так и добрался до дома в конце улицы с тускло светящимися окнами и заколотил по двери со всей силы. От его злого вида жена шарахнулась в сторону. Забегала, засуетилась, помогая ему раздеться и умыться, поливая воду на руки. В дальней комнате у печи, возле самовара сидел отец с неизменным белым чайничком, разводя в нем кокнар, который он время от времени отхлебывал. Исподлобья окинул недобрым взглядом сына, беспомощно растянувшегося посреди комнаты.
Старик подал знак все еще испуганно стоящей у порога невестке, чтобы она вышла. В комнате остались мужчины.
— Отец, почему он отказал? «Составьте-ка с женой одно звено и приступайте к уборке риса». «Не ослушается старика Сарсенбая… никуда не денется…» — продолжал «сварщик», подражая голосу отца. — Вот тебе и не ослушается.
Сидевший до сих пор спокойно старик дернулся, будто под ним вздыбилась земля, и резким окриком оборвал сына.
— Ты почему поднимаешь голос на отца, или ты позабыл обычаи и законы казахов? Двадцать три года работаю не покладая рук: лишь бы ты не рос хуже других, ни в чем не нуждался. Если председатель сказал, что нужно убирать, — возьми в руки кетмень и иди в поле. Сила у тебя есть, на здоровье тоже вроде не жалуешься. Да и телу не помешает сбросить лишний груз.
«Сварщик» испуганно таращился на отца: сколько помнил себя, отец никогда не повышал на него голоса. «Да, мир меняется и становится тесней, — подумал он. — Что за жизнь пошла? Вот и директор заупрямился, как баран. Не послушался указаний первого секретаря, пропустил мимо ушей слова уважаемого старца. Да и отец, самый близкий человек, вместо поддержки или умного совета начал кричать ни с того ни с сего. Куда деваться, как дальше жить? Лежать бы где-нибудь спокойно, да нет, все равно окажешься посмешищем».
Он сидел, согнувшись и насупившись. В передней комнате послышалось шарканье сапог: будто кто-то тащил другого, вроде заблеял кто-то — у парня от удивления расширились зрачки. Ему показалось, что кто-то вздумал заигрывать с его молодой женой. Дверь распахнулась, и в комнату засеменил старик Акадиль. Оба поздоровались кивком головы. Акадиль молча сел. По мрачным лицам отца и сына чуткий старец сразу оценил обстановку и выждал минуту. Устроившись на мягкой подстилке и подогнув колени, он начал объяснять причину столь позднего визита:
— Сарсенбай со вчерашнего дня болен. Раньше он ведь никогда не болел. Он думает, что эта болезнь — дурной знак. И Исатай, и молодой доктор у него. Отдает долги родичам, прощается… Как-то во время войны брал он у тебя козленка в долг, — обратился он к остробородому. — До сих пор стеснялся сказать тебе, чтобы ты взял его обратно. Теперь, когда он заболел, пристал вдруг ко мне: если я умру, говорит, за мной не должен остаться долг перед людьми, пока я жив, я должен освободиться от него — пусть душа успокоится…