— Что ты, ласковый?! Разве я позволю поить вас свежим молоком? Или ты не знаешь, что его дают только недругам? Свежее, оно расстраивает желудок, слабит. От него одно беспокойство. Едва выпив его — на месте не устоишь. А вот кумыс из молока кобылицы-трехлетки дают гостю, с которым приятно вести задушевную беседу. Он способствует доброму расположению духа. Кумыс от кобылицы-четырехлетки предпочитают поэты и влюбленные. Он волнует, возбуждает, вдохновляет. Еще ценнее кумыс из молока кобылицы-пятилетки. Хмельной, выдержанный, с горчинкой кумыс предлагают батырам-храбрецам перед боем или послам, ведущим переговоры. Шальным, перебродившим, горьким, как зелье, кумысом спаивают бродяг, шаманов, торгашей. Каждый кумыс имеет свой вкус, свои качества и свое предназначение. Не зная это, готовить сусло, кумыс — святотатство! Зачем срамить священный напиток предков?..
Я смутился. И зачем я только сказал о саумале — свежем кобыльем молоке? Получилось, будто я сомневаюсь в умении и искусстве Актате. А она всегда считала свое дело — искусством.
— Еще налить, ласковый?
Я понял: она спросила только из приличия, а сама даже руки не протянула к моей чашке. Я прикрыл ее ладонью, вежливо поблагодарил. Лишнее — тоже не в пользу.
Кумыс нужно пить в меру, умеючи, он должен растекаться по всем жилам. А когда пьешь из такого драгоценного сосуда, особенно неудобно выказывать ненасытность. Помешивая оставшийся на дне глоток кумыса, любуясь роговой отделкой чаши, я помолчал, задумался. Актате внимательно посмотрела на меня, чуть улыбнулась, лицом просветлела. Потом поправила жаулык, устало поднялась:
— Ну и крикун! На весь аул разорался. У соседей молодая невестка, у нас — гость, а у этого ни стыда, ни совести. Матерщинник старый!.. И когда только образумится?! Ладно, пойду.
Она вышла из юрты, и коротышка мигом умолк.
На полке стояла еще одна любопытная чаша — светло-коричневая, умело выточенная из цельного бруска джиды. Мастер сохранил все рисунки, кольца и линии дерева, обнажил его красу. Судя по тому, что чаша выточена вдоль сердцевины джиды, дерево было срублено летом, в самом соку. Иначе со временем истонченное дно, несомненно, выпало бы. А летом дерево податливое, упруго-мягкое. Мастер хорошо использовал естественную твердость и легкость джиды и обогатил ее своей фантазией. И эта чаша — память умельца Акадиля. Мастера давно уж нет в живых, а искусство его живет. Ювелиры, чеканщики, резчики по дереву на склоне жизни создавали удивительные вещи и дарили их друзьям и уважаемым людям. Они не хотели, чтобы вместе с ними умирало, исчезало редкое творение их рук и таланта, и стремились распространить в народе свое дивное искусство. В этом выражалась страстная тяга к жизни. Лишь бессмертные оставляют после себя нетленную память.