— Что ты, ласковый, — возражает Актате. — Когда кобылицу держат, она боится, и тогда самое лучшее молоко остается в жилах. Для хорошего кумыса пригодно лишь то молоко, которое кобыла дает охотно, без неволи.
— А почему вы не доили старых, смирных кобылиц?
— У старых кобылиц молоко в сосцах, у молодых в молочных железах, а оно гуще, здоровее. К тому же молоко старых кобылиц закисает скорее, и вся сила как бы поднимается наверх, точно сливки. А кумыс из молока молодых кобылиц обретает вкус и силу лишь на третьи сутки. Он ядренее, целебней. Какая кобылица — таков и кумыс. Если от молодой кобылицы — человек словно молодеет, здоровеет…
Грохоча телегой, приехал с озера повар косарей. Не проронив ни слова, принялся грузить фляги с кумысом, которые еще утром наполнили хозяева. Потом, закончив дело, ввалился в юрту. Актате налила ему из турсука в черную деревянную чашу. Повар выпил, и глаза его сразу повлажнели, усы встопорщились. Он закурил и долго молчал, пуская к потолку причудливые кольца дыма. Потом принялся уминать хлеб, и неизвестно, сколько бы еще сидел, если бы не проснулся коротышка хозяин. Спросонья он выпучил глаза и вкогтился ими в повара.
— Ты что, на поминках сидишь?! Расселся тут, жрешь, будто век голодал! У вас там что, дракон голодный в брюхе поселился?! Вчера только три саба кумыса увез, а сегодня опять приперся. Или вы кумысом деревья поливаете? Или рыбешек в озере травите? А? Что молчишь?! Вот пожалуюсь председателю, пусть он вам, паразитам, трудодни режет. Какие вы косари? Вы — шакалы ненасытные!
Угроза пожаловаться председателю не на шутку испугала повара. Он неуклюже поднялся и поспешно удалился восвояси.
Оставшийся в турсуке кумыс Актате вылила в кабак, заметив при этом:
— Теперь, мой ласковый, буду готовить кумыс для твоего дяди…
Сказала она это нарочито громко, чтоб услышал коротышка, и тот действительно услышал, еще более согнулся и принялся карманным ножом угрюмо ковырять землю.
Мне не терпелось увидеть секрет закваски кумыса, о котором так много говорили в аулах. Я стал внимательно следить за каждым движением, за каждым жестом Актате… Итак, она вылила кумыс из турсука, но не весь, а оставила немного на донышке. Понятно: остаток послужит хорошей закваской. Потом, встав на одно колено, она правой рукой расширила горловину турсука, а левой — перелила в него молоко из двух ведер. Крепко-накрепко завязав турсук сыромятным ремешком, она положила его себе на колени и начала слегка качать, будто убаюкивала малыша. Тихо стало в юрте. Даже молоко в турсуке не булькало. Лицо Актате торжественно-отрешенное. Она качала турсук на коленях так долго, что, казалось, даже вздремнула. Потом, очнувшись, приподняла угол текемета — кошмы с узорами, положила турсук на сырую землю, на пожелтевшую, поблекшую траву и вновь тщательно укрыла его сверху. Кумыс, выдержанный в тени, в прохладе, согреваемый сверху и охлаждаемый земляной сыростью снизу, становится, говорят, божественным напитком.