Когда Ошакбай очнулся, главарь, тяжело дыша, сидел в сторонке и что-то бурчал себе под нос, яростно отплевываясь. До Ошакбая доносились лишь обрывки фраз.
— Бауршик-ака, пленника вы сами повезете? — спросили у главаря.
— У, пусть опозорят могилу твоего отца!.. Дрожишь, обмочиться готов небось, а?! Не я — ты повезешь, щенок! Чего боишься? Эта собака теперь и пошевельнуться не посмеет!
Связанного Ошакбая швырнули на круп коня. В седло главарь посадил молодого сарбаза. Другой робко спросил:
— Бауршик-ака! Как же быть с… мертвецом?
— У, мать твою опозорить! Брось дохлого джунгара в грязевую колоду. Пусть подумают, что околел от лечения!
Шайка тронулась в путь.
Из-за перевала выглянуло робкое, точно подернутое пленкой солнце. Края небосвода казались затянутыми сероватой полоской, будто ободок немытой чаши — слизистым налетом. По степи бродили-зыбились причудливые миражи. Все вокруг было смутным, сумрачным, потому что воспринималось через высохшую до прозрачности, до звона баранью лопатку. Знаменитый в этих краях прорицатель, святой ведун Жаланаш через тонкую кость обозревал окрестности. Наспех пробормотав предутреннюю молитву — памдат, из двух поклонов восхваления и двукратного благодарения, святой накинул на голое тело грубый верблюжий чапан и поплелся к караульному холму Жеты-тюбе — Семь бугров, протянувшемуся с востока на запад, — твердыне и обители кипчакского рода конрат. Предсказатель забрался на самую ее вершину, приказал сопровождающему мальчику-слуге расстелить подстилку из шейной части верблюжьей шкуры, взял в руки иссохшую лопатку и начал взывать к духам.
Взывал он неистово, исступленно, дрожа всем телом. Звал он отвернувшуюся от него в последнее время удачу. Сквозь тонкую кость смотрел на солнце, стараясь увидеть знамение небес. Далеко за холмом простиралась равнина под названием Волчьи игрища, за ней — бескрайнее светлое пространство, а еще дальше — таинственное обиталище духов, мир чистых и нечистых сил. Напряженно всматривался в миражную даль предсказатель, силясь представить затейливую игру священных теней.
Все больше и больше сужались маленькие, косые глазки святого Жаланаша, пока не превратились в тонюсенькую щелку, однако вдохновение не находило, ничего ему не виделось и не мерещилось. Дух был обескрылен и не мог воспарить, он волочился тяжелым брюхом по земле, точно ястреб, нажравшийся свежатины. Не везет что-то ныне многоопытному ведуну. Хоть локти себе кусай… Не может он почему-то предвидеть превратности дурных времен. Отступились от него духи. Он устало оторвался от лопатки, уставился слезящимися глазами на голое колено. По нему деловито полз, взбирался вверх муравей. От щелчка муравей отлетел прочь. Предсказатель прикрыл полой халата дряблые ноги. Непонятная злоба обуяла его, и святой скверно выругался.