— Ни дать ни взять, владыка вселенной!
— А худющий-то какой?! Отродясь, должно быть, досыта не поел. Хоть нож точи о скулы!
— Надо же! Людей вокруг себя не замечает! Сыпа, не обращая внимания на пересуды изумленной толпы, вошел в восьмистворчатую белую юрту, уселся на почетное место. При этом он не поджал под себя ноги, а согнул колени и опустился на пятки, стройный, прямой, неприступный. Нахохлился, точно ястреб на кожаной рукавице охотника. Сыпа был не только хорошо одет. Щеки его были тщательно выбриты, борода и усы подстрижены. Немигающе уставился он на перекладину двери. Верный спутник, сидевший по правую руку, шепнул ему что-то на ухо. Сыпа сложил ладони перед лицом, пошевелил губами, молитвенно провел кончиками пальцев по лицу. Остальные поступили так же. «Помянул святых духов», — решила толпа.
Прежде чем отведали еды, вошел мальчик с кувшином и тазиком. «Начни с сыпы!» — приказали ему. Сыпа долго мыл руки, полоскал рот. Девушка подала ему чистое полотенце, но сыпа отмахнулся, вытер руки о край цветастого поясного платка. Расстелили дастархан, принесли громадный поднос с кусками свежесваренного мяса. Джигит-слуга учтиво протянул высокому гостю нож, чтобы тот мог пока полакомиться опаленной бараньей головой. Сыпа опять отмахнулся, достал из кармана старинный кривой ножик, провел несколько раз лезвием по ладони и некоторое время молча глядел на баранью голову. Потом перевернул ее, отрезал кончик языка и положил кусочек себе в рот. Голову он придвинул к шуту. Когда мясо на подносе было нарезано мелкими кусочками, сыпа выкинул очередную шутку: отведал только чуть-чуть, с краешка, а с остальным мясом — целая гора! — мигом расправился все тот же обжора-шут. И сорпу — бульон за хозяина выпил он, и кумыс — полную чашу! — залпом проглотил шут.
Вместо хозяина шут намеревался и на домбре поиграть, как это положено после трапезы, но сыпа хмуро сдвинул брови. Шут сразу все понял и тотчас передал ему домбру. Сыпа наконец перевел взгляд от дверной перекладины на инструмент, снова полез за пазуху, достал золотую зубочистку с шелковым шнурком, поковырял в зубах. Все движения его были медленные, величественные.
У людей иссякло терпение. Время шло, а сыпа и не думал кого-либо забавлять. Старики, жалуясь на боль в пояснице, разбрелись по домам, но самые терпеливые продолжали сидеть. Всех удивляло необыкновенное хладнокровие и самозабвенная важность гостя. Наступала полночь, а он даже не шелохнулся, не вымолвил ни словечка. Так и застыл на почетном месте, словно каменный идол. Наконец ему наскучило ковыряться в зубах. Он тщательно вытер зубочистку о поясной платок, снова сунул ее за пазуху и взял домбру, лежавшую перед ним.