Сыпа явно устал. Затекли, задеревенели, как чурки, ноги, ныла спина. Голова гудела. Но лишь тогда он будет достоин славы сыпы, если просидит так, не шелохнувшись, не хмуря брови, до утра, до тех пор, пока его не проводят торжественно всем аулом. «Уа, славный пращур! — молился про себя сыпа. — Поддержи мой слабеющий дух. Не дай осрамиться. Не дай злорадничать черни. Не отметь меня тавром презрения!»
В аулах с неизменным почетом встречают сыпу. «Сыпе сопутствует благо», — говорят в народе. Но почет зачастую оборачивается испытанием, а испытание — тяжкой мукой. Однако приходится терпеть. Такова плата за почет и славу. Таков обычай, освященный предками.
Когда принесли бузу, настоянную на ячменном сусле, бедный шут поспешно встал и вышел из юрты, сказав, что пора присмотреть за лошадьми. Сыпа был вынужден выпить еще и его долю. Выпить-то он кое-как выпил, да хмель ударил в голову, в животе забушевало-заурчало, будто там насмерть грызлись бешеные собаки. Ковыряясь в зубах, сыпа с безразличным выражением на лице все чаще поглядывал через потолочный круг на небо: «Боже! Наступит сегодня рассвет или нет?!»
Домбра, сделав круг, вновь пришла к нему. Он заиграл кюй знаменитого в этом краю кюйши Кайраука, прозванного шестипалым. Когда Кайраук играл на домбре, то пальцы его мелькали и порхали с такой быстротой, что никто не замечал, каким пальцем он щелкает по струнам, а каким нажимает на лад. Колесом сгибался Кайраук над домброй и яростно, самозабвенно нахлестывал струны. Играть сложнейшие, неистовые, как вихрь, кюи шестипалого Кайраука было не под силу большинству самых искусных домбристов. При одном имени чародея кюев люди насторожились, благоговейно навострили уши.
Сыпа с блеском сыграл кюй шестипалого на одной струне. Подобное еще никому не приходилось слышать. Старики были растроганы. От волнения у некоторых задрожали, задергались бородки. Женщины прослезились и вытирали кончиками жаулыков слезы восторга. Молодые притихли. Игра виртуоза-сыпы их потрясла. Скрывая слезы, они отвернулись к стенке. Вдохновенный кюй кончился, когда за юртой рассвело.
Вошел шут и доложил, что лошади оседланы. Если на то будет воля святых духов, пора поблагодарить радушных хозяев и тронуться в путь. Именно этого и ждал сейчас больше всего измученный сыпа. Он выпил напоследок чашу зоревого кобыльего молока и с трудом поднялся. Опираясь на руку шута, еле волоча онемевшие ноги, добрался сыпа до своего коня.
Весь аул вышел провожать сыпу. У многих на глазах были слезы прощания.
До самого перевала ехали гости шагом, как и подобает таким именитым людям. Они знали, что вслед им смотрит собравшаяся на краю аула большая толпа. Когда наконец одолели перевал и стали спускаться по склону, сыпа еле разжал сведенные судорогой челюсти. Голос его прозвучал хрипло, чуть слышно: