Для нового стойбища выбрали побережье полноводной реки. Здесь Ошакбая не стали заворачивать в кошмы и циновки и пытать, как прежде. Видимо, монголам надоело возиться с кипчакским батыром, а возможно, решили, что мозги его достаточно отуманены. Ему развязали руки-ноги и сделали рабом. Теперь он собирал кизяк, разводил огонь, таскал воду. Холодными ночами он сидел у очага, зарывая голые пятки в горячую золу, и бесконечно думал о родной земле. Вместе с этими думами к нему вновь возвращались честолюбие, ярость, гнев. С неуемной тоской мечтал он о прежних днях.
В ту ночь, когда самая младшая жена кагана разродилась сыном, точнее сказать, в тот предутренний час Ошакбая осенила неожиданная мысль. Он лежал, свернувшись, в дырявой, прокопченной кибитке, дремал. И вдруг эта мысль пронзила его и уже не отпускала, не отступала, назойливо преследовала его всюду. Глядя вдаль воспаленными от бессонницы глазами или рассматривая дыры на сыромятных ичигах, он упорно думал о побеге…
На родины каганского сына собралась тьма-тьмущая народу. Каган устроил большую айналма-байгу — скачки по кругу. Первый приз — десяток крепких рабов и девушка с богатым приданым — предназначался хозяину лучшего скакуна. Ошакбай понял: настал самый подходящий момент для осуществления задуманного намерения. Он начал готовиться к побегу. Первым делом он выпил прокисшее молоко из старого кожаного торсука, тщательно вымыл и высушил его. Потом подвязал торсук под рваный халат и стал вертеться возле казанов и подавальщиков. Ему удалось пристроиться к разносчикам сорпы и, таким образом, незаметно стащить с подносов несколько кусков мяса, которые он тут же запихивал в торсук. В тот день, когда торсук округлился боками, кончилась байга.
Ошакбай приглядывался к юртам, поставленным для высоких гостей, слонялся возле коновязи, растянувшейся на три версты. Каганские охранники-торгауты были тоже начеку. Они сковали слуг и смотрели в оба, даже близко не подпуская посторонних к нарядным юртам. Прислугу меняли дважды в день. Коротконогие, низкорослые лошадки торгаутов не привлекали Ошакбая. На них далеко не ускачешь. Для побега ему нужен быстрый и выносливый скакун. Такие бывают лишь у сановитых гостей, приехавших к кагану издалека. Если удастся вывести такого скакуна и с места пустить его вскачь наперегонки с ветром, тогда — да благословит его аллах! — он наверняка вырвется из плена.
На его глазах случилось ужасное. Кто-то кинжалом полоснул по горлу пегого жеребца, пришедшего первым на скачках. Конь рухнул, забился. Начался переполох. Ошакбай со всех ног кинулся прочь. Чуть замешкайся — несдобровать бы ему. Хозяин призового коня завопил дурным голосом, потребовал выдать ему убийцу и заплатить мзду. В исступлении он тут же заколол незадачливого коневода. От досады и ярости Ошакбай завыл, поняв, что в этой суматохе ему теперь уже не удастся выкрасть хорошего коня, а значит, не осуществится задуманный побег. Затравленно озираясь, бежал он между бесчисленными юртами, лачугами, конями. Ему казалось, что он вдруг попал в собачью свору в пору весенней случки.