— Все в сборе? — спросил он негромко и тускло.
— Почти.
Я шагнул через порог следом за ним. Внутри царило неимоверное оживление, ибо праздновать рождение Христа собралась вся округа. Все столы и лавки были заняты, и люди гнали во весь опор, опорожняя стакан за стаканом, запивая бараньи потроха и звенья рыбы в масле — такой черноты, что им впору не кушанья было заправлять, а лампы. Было дымно, чадно, накурено, пахло волглой одеждой и сырыми опилками. Собралось душ двести — слуги, уличные музыканты, моряки, чужестранцы, разного рода проходимцы и темные личности, гнездящиеся обычно на каналах, у лагуны и на припортовых улочках. Не обошлось, разумеется, и без проституток, которые из-за профоса и его стражников, не пустивших их сегодня слоняться, вывалив прелести напоказ, по улицам, заменили свои обычные абордажные крючья полувздетыми юбками и вольготно расшнурованными корсажами и занялись корсарским промыслом здесь, вертясь в табачном дыму и смолистом смраде факелов, коптивших потолочные балки и огромные кувшины с вином. Ничего удивительного, что в подобной обстановке и в оглушительном гвалте и гомоне на нашу команду, тем паче что она разбилась на небольшие группы, никто не обратил особого внимания и, более того, вообще ее не заметил. Роке Паредес и те четверо испанцев, с которыми ему предстояло пустить красного петуха в еврейский квартал, сидели вместе, делая вид, что перекидываются в картишки, причем сидели так, чтобы держать под наблюдением вход, и их грубые лица ничем не выделялись бы среди прочей публики, кроме как солдатскими усами и подстриженными бородами, а равно и тем, что носители их остались в плащах, под которыми скрывали кожаные колеты и весь свой смертоубийственный скарб — хотя от жары в таверне задохнулись бы сам Вельзевул и мать его.
— Португальца не вижу, — сказал капитан.
И в самом деле — Мартиньо де Аркада не явился, хотя его люди — те, что должны были штурмовать дворец дожа, — наличествовали. Среди посетителей, сидевших в другом конце комнаты и тоже не снявших плащи, я узнал четверых испанцев, которые накануне сошли с корабля на причале Мендикантес. Расположившиеся неподалеку от них пятеро шведов-подрывников, чьи светлые глаза и рыжие бороды не слишком выделялись в том вавилонском столпотворении, какое являла собой таверна, были неподвижны, как бычьи туши, и с терпеливостью истых скандинавов ожидали, когда поступит приказ выходить и взрывать венецианский Арсенал или там что еще. Я несколько обеспокоился, впрочем, заметив, что каждый из них время от времени вливал себе в глотку кувшин — и, видит бог, не водой наполненный; но что бы там ни плескалось, — вино ли или водка, — заметного действия оно не производило. Эти здоровенные личности, по всему судя, замечательно знали свою меру и собой владели. Ибо так уж исстари повелось у их нации, что они с нечувствительностью губок могли высосать — или всосать? — любое количество спиртного.