— Пошли, — сказал Себастьян Копонс.
Я, как и все остальные, раздел свою красавицу — то есть обнажил шпагу — и, по-прежнему хоронясь у стены, где мрак был гуще, прошел еще немного. Закинул полу плаща за левое плечо, чтобы не сковывал движений, и скрепил шнуром. Теперь под треугольным фронтоном отчетливо виднелись железные ворота Арсенала — черные на белом. Как мы и ожидали, они были открыты, и горевший внутри фонарь выхватывал из темноты полдесятка неподвижных фигур в плащах. Замысел состоял в том, что Маффио Сагодино со своими далматинскими наемниками будет ожидать нас у ворот и сопроводит внутрь. И он выполнил уговор, потому что вскоре я узнал его. Уже перестав таиться и оставив предосторожности, мы вышли на свет и поторопились пересечь плац перед Арсеналом. Напряжение было велико, и, прибавив шагу, я поравнялся с Копонсом. А за спиной слышал размеренное глубокое дыхание Гурриато-мавра, который шел за мной по пятам. Я уже упомянул, что напряжен был, как пружина арбалета, и готов к неминуемой схватке, и чувствовал, как с каждой минутой все сильней бьется сердце, заставляя кровь стучать в висках и на запястьях. Но при этом, будучи малым обстрелянным и ушлым, старался, чтобы котелок не раскалялся чересчур, а варил исправно, и был внимателен и осмотрителен на предмет того, не хочет ли кто на свой манер поздравить нас с добрым утром. Ибо нет худа в том, что внимательно смотришь, куда ставишь ногу, и даже в самом героическом порыве не забываешь о благоразумии. Может быть, как раз потому, что исполнял это правило, и заметил я, проходя в ворота, что-то не то. На первый взгляд все было как должно, и капитан Сагодино ждал на том месте и в то время, как условились, но одна подробность вдруг вселила в меня беспокойство: сам Сагодино был с непокрытой головой и безоружен, зато стоявшие вокруг него люди держали в руках шпаги, алебарды и аркебузы с дымившимися фитилями. При свете фонаря я смог получше разглядеть бородатое лицо Маффио Сагодино и пришел к выводу, что лицо это не сияло от радости встречи. Наоборот, оно было все как-то судорожно перекривлено и не изменило выражения, когда мы подошли поближе. Мурашки побежали у меня по хребту.
— Засада, — прошептал я. — Продали нас.
Я произнес эти слова очень тихо и не останавливаясь. И продолжая еще думать, так ли это. Копонс, пока переваривал новость, тоже успел сделать два шага. Но вот осознал, остановился и выругался кратко, но забористо.
Я оглянулся назад и налево. Берег канала, окружавшего Арсенал, тонул во тьме и потому предлагал нам укрытие. На миг я засомневался, стоит ли, напряг мозги, потому что в подобных переделках самое главное — не наломать дров. Итак, выбор был таков: крикнуть ли, предупреждая товарищей, или броситься опрометью прочь, авось сами сообразят, что это значит, ибо молчание, как уж не раз повторялось, — золото. Но выбор за меня сделала с грохотом распахнувшаяся дверь в кордегардию, откуда выскочила целая орава с фонарями, оружием и громогласными криками. Одновременно Сагодино отступил назад, а на нас кинулись с алебардами наперевес его люди, а им на помощь из ворот Арсенала вынеслось еще не меньше взвода солдат. Тут я припомнил и применил к делу поговорку «Давай Бог ноги» — и с заячьим проворством помчался на берег канала, под спасительную сень темноты, а за мной — Копонс, Гурриато и Куартенет, которым не то что дважды не пришлось повторять, но и одного раза не потребовалось. Оглянувшись на бегу через плечо, я еще успел увидеть, как в пляшущем свете факелов сверкает сталь клинков, как режут, будто бессловесную скотину, шведов и хватают израненного Зенаррузабейтию, меж тем как Пимьента и Хакета в плотном кольце наседающих врагов стараются продать жизнь подороже.