либо начала ислама — напомню, если забыли, что карт в обычной колоде столько же, сколько лет было пророку Магомету. И пришел к выводу, что, если по какой случайности начнутся в этом вертепе свалка и поножовщина, ни мне, ни капитану живыми не уйти.
— Ну, стало быть, договорились, — сказал Бальтасар Толедо.
Диего Алатристе, так и не раскрывший рот за все время, изучал двоих мужчин, сидевших напротив. Жизнь с ее передрягами приучила его судить о людях не по тому, что они говорят, а — как молчат. Когда надо верно оценивать слова, выражения лица, намерения, то уши подводят чаще, чем глаза.
— Деньги при вас, синьоры?
Капитан Лоренцо Фальеро отчетливо и ловко управлялся с кастильским наречием, которое, по его словам, выучил еще в юности в Неаполе и на Сицилии. Он был лет тридцати пяти — высокий, видный, белокожий, со светлыми волосами до плеч и светлой же бородой. По словам Сааведры Фахардо, этот капитан венецианской службы, командовавший ротой немцев-наемников, принадлежал к обедневшей ветви знатного и славного рода, иные представители которого и сейчас занимали в городе видное положение. И держали сторону Риньеро Дзено, враждовавшего с нынешним дожем.
— При нас, — ответил Бальтасар Толедо.
Алатристе заметил, как Толедо сделал почти незаметное движение под столом, показывая что-то, спрятанное под плащом, и венецианец чуть наклонился, заглядывая. Потом выпрямился с удовлетворенным видом, и они понимающе переглянулись.
— По весу вроде бы то, что надо, — заметил Фальеро.
— Это отрадно, потому что больше ничего не будет, пока все не кончится.
Фальеро, казалось, пропустил мимо ушей эту суровую реплику.
— Это ведь не… как будет по-вашему ардженто?.. сьерьебро, да?
Толедо качнул головой:
— Не серебро. Это дукаты по сто двадцать четыре сольдо.
Фальеро полуобернулся к своему спутнику. Тот коротко кивнул. При знакомстве этот человек отрекомендовался капитаном Маффио. Черты лица его грубостью были под стать манерам, сложение богатырское, а ручищи шириной не уступали лопатам. Диего Алатристе, который разглядывал его еще внимательней, чем Фальеро, знал, что рагузец-ренегат Маффио Сагодино командует ротой далматинцев, которые в ночь мятежа будут нести караулы в Арсенале. Из этого важного обстоятельства и проистекал повышенный интерес капитана Алатристе. Вояка до мозга костей, думал он. Солдафон с ног до головы. Лет сорока с большим гаком, темнолицый, с отметинами на щеках и на руках. Любопытно, что подвигло его на измену, хотя в Венеции, стране неверной всему и всем, предательской по сути своей и природе, само слово «измена» лишилось четкого значения. С капитаном Фальеро, казалось, все ясно: его симпатию к Риньеро Дзено — не исключено, что и родственного свойства — подогревал объемистый мешочек, только что под столом перекочевавший из рук в руки. А вот насчет Маффио Диего Алатристе терялся в догадках. Может быть, его обошли чином, может быть, дала себя знать какая-то давняя обида. А может быть, алчность. Или приелась прежняя служба? Или здесь замешана женщина? В конце концов, заключил капитан, в ту или иную минуту жизни каждый пересекает свою границу. И на миг задумался над тем, где же проходит его собственная.