Они встретились и подружились в пансионе: обеим по пять — маленькая, кудлатая и зареванная Тайра и вечно напуганная и неуверенная, длинноволосая Сари. Такие разные, но такие похожие. Обе потерявшиеся в жизни, обе старающиеся найти прутик, за который можно держаться, и в течение всех этих лет вынужденные скрывать общение, которое не просто не поощрялось — было строго наказуемо наставницами. Но годы текли, и синяки, получаемые обеими всякий раз, стоило матерям-наставницам обнаружить девочек вместе, не смогли похоронить дружбу.
— Как ты? Как все прошло?
Сброшенная с плеч тулу с фиолетовой Дерой на подоле лежала возле кровати; Сари смущенно потирала густо намазанное чем-то жирным плечо.
Тогда им обеим было по восемнадцать, а тогда Тайра в первый день почувствовала этот запах — запах лаванды и апельсина.
— Даже не знаю, как сказать.
— Почему? Все было плохо? Там так ужасно, как рассказывают?
— Да, в общем… нет, наверное. И да, и нет.
— Не понимаю. Так хорошо или плохо?
Темные глаза Сари смотрели на собственные густо накрашенные красной краской ногти на ногах — кажется, любовались; на одной из лодыжек позвякивал золотой браслет.
Подруга смущенно втянула воздух, оторвала взгляд от собственных ступней и взглянула на Тайру — на ее лице играла растерянная и странным образом довольная улыбка.
— Ты не поверишь, если я расскажу…
— Поверю! Говори!
— Знаешь, надо было тебе пойти со мной.
— Я не могла, ты же знаешь. Распределение не обсуждается.
— Да знаю я, знаю.
— Так что там было?
О Сладких Домах можно было услышать от мужчин, но никогда от женщин, никогда изнутри, и теперь Тайра нетерпеливо подпрыгивала на кровати, желая узнать продолжение.
— С самого начала?
— Ну, конечно!
— Ладно, слушай. — Сари откинула кудрявые волосы с плеч, оперлась спиной на стену и принялась теребить собственные пальцы. — Ты только…
— Что?
— Не осуждай меня…
— Что?
Она откровенно чего-то смущалась, но чего? Даже в те далекие времена, когда она иногда воровала еду из чужих, втайне переданных родителями дочерям, сумок — не их собственных, нет, собственные родители что у одной, что у другой оказались слишком послушными, чтобы нарушать законы пансиона — Тайра никогда не осуждала подругу. Еда — она такая. Ее лучше иметь, чем не иметь. Это они обе уяснили с детства.
— Я не буду тебя осуждать.
— Точно не будешь?
Тайра воспроизвела пальцами жест клятвы Богу, после чего спросила:
— Видишь?
А пятью минутами позже она свисала вниз головой с собственной кровати, пытаясь успокоить бушующую в непонятных местах кровь. Уши горели.
— Она что, правда оставила тебя в этой комнате?