Кончини пожаловался королеве, королева — королю. Но, как вы догадываетесь, король стал на сторону президента Сегье и даже мелких клерков.
Королю доложили, что Кончини грозил членам парламента шпагой.
— Прекрасно, пусть грозит, — ответил король, — их перья поострее шпаги итальянца.
Королева была в отчаянии.
И как раз на самый пик этого отчаяния пришелся визит мадам д'Эскоман. Она явилась сделать заявление, чрезвычайно важное для безопасности короля. Чтобы получить доказательства, она предлагала на следующий день перехватить определенные письма, прибывшие из Испании. Королева три дня отделывалась обещаниями ее принять и выслушать и в конце концов этого не сделала.
Тут д'Эскоман, напуганная таким молчанием королевы, в то время, когда дело шло о безопасности ее мужа и ее короля, побежала на улицу Сент-Антуан, дабы открыть все отцу Коттону, королевскому исповеднику.
Она не была принята. Тогда она стала настаивать и была принята отцом прокурором. Тот отказался предупредить отца Коттона, и ей пришлось довольствоваться таким ответом:
— Я испрошу у неба, что я должен сделать.
— Но если в это время убьют короля?! — закричала д'Эскоман.
— Женщина, занимайся своими делами, — ответил иезуит.
На следующий день д'Эскоман была арестована. Согласимся, что она по праву это заслужила.
Но слухи об этом аресте могли достичь ушей короля. Хорошо. Но прежде чем он распространится, король будет убит.
Бедная заключенная была так далека от мысли о том, от кого шел приказ об ее аресте, что и из тюрьмы она продолжала обращаться к королеве.
Со своей стороны королева пустила в дело все средства, чтобы стать регентшей. Отъезд короля, опасности, которым он подвергался в армии, служили достаточным предлогом. Им пользовались настолько упорно и хорошо, что король, устав, согласился на эту коронацию. Она произошла в Сен-Дени и сопровождалась великолепным шествием.
Но, как настоящий гасконец, король хоть от одной вещи, да уклонился. Он позволил ее короновать, но не сделал регентшей, дав ей всего лишь один голос в своем совете.
Это было одновременно и больше, и меньше того, чего она требовала. Король же был грустен, как никогда. Это ясно видно по мемуарам Сюлли. Сюлли пишет: «Король ожидал от этой коронации самых больших несчастий». Все лица вокруг него были хмурые, а веселый гасконец любил только веселые лица. Он любил народ и чувствовал необходимость в народной любви. А народ не был счастлив.
Однажды, когда он проходил, возможно, в ста шагах от места, где был впоследствии убит, человек в зеленой одежде крикнул ему: