— Как ты, Витус Иванович, относишься к Птолемеевой работе?
— Единственная, по моему мнению, книга древних, — ответил Беринг, — которая при всей ее талантливости подлежит быть переписанной наново.
Петр пожал плечами, несколько раздраженно заметил:
— Коли книгу надобно переписывать наново, какой толк в ее талантливости? Лучше уж новую сочинять.
— Государь, я не предлагаю в ней менять тенденцию, я говорю лишь о том, что ее следует дополнить теми открытиями, которые обогатили знание, начиная с Колумба и Америго.
— Не слишком ли легко отказываешься от первой своей фразы? — строго спросил Петр. — Мне люб спор более, чем покорное согласие.
— Так государю лишь кажется, — возразил Беринг. — Однако же на практике каждый владыка более всего чтит согласие с его мнением.
— Значит, я плохой владыка, Витус Иванович. Ответь теперь на мой следующий вопрос: отчего я — при нонешней нищете в казне — тем не менее дал тебе все, чего только можно желать, для предстоящей экспедиции?
— Полагаю, оттого, что богатства, кои рассыпаны на восточной оконечности Русской земли, того стоят.
Петр неожиданно спросил:
— Домой, в Копенхавен, не тянет, Витус Иванович?
Беринг отодвинул недопитую чашку чокелата, холодно поинтересовался:
— Я дал Вашему Императорскому Величеству повод быть недовольным моей службой российскому флоту?
Петр покачал головой:
— Все вы, иноземцы, гордитесь своей свободою вольно обращаться со словом… И правильно гордитесь… Почему ж нас лишаете такого же права? Вольность — понятие двустороннее и означает возможность открыто спрашивать про то, что тебя интересует, а не один лишь политес соблюдать…
— В Копенхавен меня не тянет, государь, ибо родина человека там, где его дело, где близкие его живут и друзья. Все это у меня в России; ею во время странствий моих грежу.
— Спасибо. Службу твою ставлю высоко, однако нонешняя твоя экспедиция мне важна не столь теми ценностями, кои, бесспорно, лежат на восточной окраине державы, сколь ее политической функцией. Как полагаешь, в чем я ее вижу?
— В укреплении и обживании всех пограничных оконечностей империи.
— Нет. Это рано еще, силы не те.
— Тогда просил бы вас, государь, изъяснить мне истинную цель предстоящего похода…
Петр поднялся из-за стола, походил по маленькой своей зале, чуть не касаясь головою темного, мореной сосны потолка, остановился возле окна, уперся лбом в стекло, долго смотрел на то, как снег змеился по Неве, потом заговорил:
— Видишь ли ты, Витус Иванович, я сегодня довольно просидел в Иностранной коллегии, в архиве, а засим в Синоде, просматривая те материалы, кои относятся ко времени Крестовых походов. И родилась у меня некая консепция, относящаяся к началу сего тысячелетия, а посему, вполне вероятно, она может быть в действии не один и не два века — нашим потомкам хватит ее расхлебывать…