Она выдохнула и пошла медленнее, касаясь свободной рукой перил.
Снизу все громче звучала пьяная песня, плескал мужской хохот, и вдруг, рыбой из воды, женский голос вынырнул и сразу пропал в шуме. Вразнобой дудели флейты, брякали бубны и кто-то дергал струну, одну и ту же, верно, другие на лире давно оборвали.
Хаидэ усмехнулась. И нахмурилась, когда снова вскрикнула женщина, и в голосе услышалась ей угроза. Будто зверь огрызнулся на псов, что окружили и лают.
Кто это кричал? Не Мератос, девчонка визжит, как молочный поросенок. А это — взрослый голос, женский. Что делают там?
Маура… верно, это та черная, что танцует. Но ведь она ценность, неужто вино совсем застило мужчинам разум?
Голые колени мелькали красным, бился о бедра короткий подол, пропадал в темноте, снова появляясь. Хаидэ смотрела вниз, боясь еще раз оступиться.
Выскочив в перистиль, над которым луна, огромная и круглая, торчала в прямоугольнике темно-синего неба, обежала по дуге бросающегося на цепи леопарда — забытый экзотический подарок Даориция. Павлины давно спали, сгрудившись за колоннами на вычурном насесте, и сложенные хвосты в полумраке казались черными столбами, на которые насажены маленькие птичьи тушки.
Шум выплескивался из мужских покоев вместе со светом факелов, затмеваемых тенями. Хаидэ, раздумывая, как быть и только сейчас поняв, что убежала с женской половины в одном тонком домашнем хитоне, с растрепавшимися волосами, повернулась к занавесям на входе в пришественный зал. Как вдруг изнутри, путаясь в тяжелых драпировках, крича и смеясь, стали вываливаться хмельные мужчины, и она отступила за колонну. Шатаясь и поддерживая друг друга, мужчины брели из красного света на бледный свет луны и вдоль бассейна устремлялись к выходу из перистиля.
— Мы идем, Теренций! Мы все идем! — загремела брошенная на пол кифара, один из невидимых в неровном свете гостей поскользнулся и свалился в бассейн, вздымая сверкающие букеты брызг.
Из конюшни слышался топот и ржание испуганных коней.
«Могли бы уже привыкнуть», со злостью подумала Хаидэ о лошадях, всматриваясь в черную с лунным вереницу, бредущую по другой стороне бассейна. Как увидеть жреца-раба? Она должна спросить. Откуда у него эта вещь? Как он знал, что за слова в голове? Но про слова потом, главное вот, лежит в потной руке, давит ладонь гребешком плавника. Рыба, обещанная ей Нубой. Когда-то.
Никто из проходящих не был похож на египтянина, все мужчины смертельно пьяны, а тот единственный, что держался ровно, — высок и сутул худыми плечами, завернутыми в богатый плащ. Даориций… Жрец, наверное, остался в покоях. Гости прогуляются в конюшню, Теренций уже там, будет хвастать новорожденным жеребенком, хлопать кобылицу по крупу, болтая о том, как хороши его кони. А после вернутся, снова пить вино и пожирать жареное на углях мясо.