— Кушать сейчас будет подано, масса, — говорит Эдди. — Выбирайте: филе из ползучего гада клешнистого или филе из клешнистого гада ползучего. Что вам больше понравится, масса.
— Я тебя не понимаю, — отвечает стрелок.
— Все ты понимаешь, у тебя просто нет чувства юмора. Куда оно делось?
— Отстрелили, наверное, где-нибудь на войне.
Эдди улыбается:
— Сегодня ты вроде уже оживаешь, Роланд.
— Мне тоже так кажется.
— Ну, тогда, может, ты завтра сумеешь немного пройтись. Сказать по правде, дружище, я уже заколебался тебя тащить.
— Я постараюсь.
— Да уж, пожалуйста, постарайся.
— Ты тоже сегодня выглядишь получше. — На последних двух словах голос Роланда ломается, как у мальчишки. Если я сейчас не замолчу, еще думает он, я скоро совсем не смогу говорить.
— Сдается мне, я буду жить, — Эдди безо всякого выражения глядит на Роланда. — Ты ведь даже не знаешь, как близко я подходил к этой черте пару раз. Однажды я взял один из твоих револьверов и на полном серьезе приложил его к голове. Взвел курок, подержал так немного, а потом отложил. Осторожненько освободил курок и засунул обратно тебе в кобуру. А ночью меня скрутило. Спазмы, судороги… По-моему, на вторую ночь, хотя не уверен. — Он качает головой и добавляет фразу, которую стрелок понимает и в то же время не понимает: — Теперь Мичиган для меня — как сон.
Хотя голос его опять падает до хриплого шепота, и сам он знает, что ему нельзя разговаривать, Роланд задает вопрос, потому что ему нужно знать:
— Почему ты не нажал на курок?
— Ну, видишь ли, это теперь — мои единственные штаны, — отвечает Эдди. — А в последнюю секунду я вдруг подумал, что если сейчас я нажму на курок, а это окажется очередная пустышка, я уже больше в жизни не наберусь смелости повторить этот опыт… а если ты наложил в штаны, нужно немедленно их постирать, иначе будешь вонять до конца дней своих. Это Генри мне так говорил. Он научился этому во Вьетнаме. А поскольку как раз была ночь, и Омар Лестер пошел на прогулку, не говоря уж о всех его родственниках и приятелях…
Но стрелок уже хохочет, хохочет от души, хотя с губ его срывается только трескучий хрип. Эдди сам улыбается и говорит:
— Кажется, в той войне твое чувство юмора отстрелили только по локоть.
Он встает, чтобы сходить к холмам за дровами.
— Погоди, — шепчет Роланд, и Эдди ждет. — И все-таки, почему?
— Потому, наверное, что я тебе нужен. Если бы я себя кокнул, ты бы пропал без меня. Ты бы точно коньки откинул. Потом, когда ты действительно встанешь на ноги, я, может, попробую еще раз. — Он смотрит по сторонам и глубоко вздыхает. — Может быть, где-нибудь в твоем мире есть Дисней-Ленд или Кони-Айленд, но то, что я вижу сейчас, меня не особенно вдохновляет.