Скажем, предстоит принять закон, который каким-то образом ее затронет.
Или нам нужны ее голоса на выборах.
Что потребуется для этого?
Очень немногое.
Всего лишь подтолкнуть кумира, а вернее кумиров — ибо одному, здесь, понятно, не справится — к мысли о том, что этот закон нужен, а кандидат предпочтителен. Остальное — они сделают сами.
Все просто, как видите.
Ловкость рук и никакого «мошенства». Так говорили фокусники во времена моей юности.
— Но вы не фокусник.
— Не стану спорить.
— И значит, я должна поверить в то, что вы мне сейчас рассказали?
— Нет, дорогая моя, ничего вы не должны. Можете верить. Можете считать все это моим стариковским бредом.
— Но как я могу поверить в то, что люди, перед которыми преклоняются миллионы, которых любят, обожают, боготворят…. всего лишь марионетки, безвольные проводники чужой воли?
— Те, кто создал бессмертные творения искусства, покорил вершины в спорте, кто делает мировую политику, наконец — на самом деле послушные зверушки, которыми правит кнут дрессировщика?!
— Не только кнут, но и пряник тоже, вы, похоже, не слишком внимательно меня слушали.
— И потом — разве я говорил обо всех? И разве кумирами становятся исключительно возвышенные творцы? Куда, скажите на милость, вы дели массовую культуру? Забыли, в полемическом азарте? Напрасно.
Толпа, как правило, не способна по достоинству оценить шедевры.
Ее кумиры просты, безыскусны и не отягощены интеллектом.
Они легко поддаются дрессуре.
— Но кто же дрессировщик?
— Правительства? Спецслужбы? Какие-то мировые синдикаты?
Тайные ложи? Масоны?
— Масоны здесь не при чем. И, к слову, пора уж, наконец, оставить их в покое. Дурная привычка, все мировые катаклизмы немедленно списывать на счет масонов. Им бы хотелось, конечно, такого могущества, спору нет.
Да куда там!
Что же касается, правительств, спецслужб, международных корпораций…..
Да, разумеется.
И они тоже.
Но — всюду люди.
И у каждого, возможно, есть свой кумир….
Джин, выпущен из бутылки, но кому он служит на самом деле?…
Тихий мелодичный звон неожиданно разлился в воздухе и прервал старика.
Но он не рассердился.
Только поднял предостерегающе указательный палец вверх и загадочно улыбнулся.
— Что это, Лев Модестович? Вам запрещают говорить?
— Запрещают? Что вы, Леночка, милая моя! Запреты популярны в вашем мире, здесь в них нет никакого толку. Все уже совершено.
— Тогда что же?
Он не ответил.
И снова загадочно улыбнулся в ответ.
Улыбка его стала несколько отстраненной.
Казалось, он больше не замечает ее, и улыбается вовсе не ей, а какому-то своему мимолетному, теплому воспоминанию.