Новиков поставил перед каждым по чарке какой-то спиртовой настойки ароматических трав, сославшись при этом на авторитет великого русского полководца эпохи позднего феодализма, якобы говорившего: «После бани портки продай, а чарку выпей».
— Я вот что хочу, чтоб вы поняли, — медленно сказал он. — Вы начинайте постепенно перенастраиваться. Это ведь не экзотика и не экскурсия в заповедник. Скорее всего вам теперь в этом времени жить. Обратной дороги, по-моему, нет.
Все затихли, осмысливая его слова. До них постепенно доходила и эта истина. Они не только потеряли корабль и друзей, но и свое время. Навсегда.
— Но ничего, вы не отчаивайтесь. Вам себя жалко, и друзей, и родных… Понимаю. Как тут поможешь? Сочувствием? Вот послушайте лучше:
Он начал читать негромко:
Нас не нужно жалеть,
Ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашим комбатом,
Как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели
От грязи и крови шинели,
На могилах у мертвых
Расцвели голубые цветы…
Новиков долго читал эту балладу, дошедшую к ним через горы времени, триста лет, что отделяли их от автора стихов, были больше, чем раньше тысячелетия, но все равно, за незнакомыми и вышедшими из употребления оборотами речи они чувствовали душу и настроение неведомого поэта, который грубыми и даже циничными, с их точки зрения, выражениями утверждал бесспорную истину, что нет ничего выше исполнения долга и что павшие в бою в сочувствии не нуждаются.
…Это наша судьба,
Это с ней мы сражались и пели.
Умирали и рвали
Над Бугом мосты.
Нас не нужно жалеть,
Ведь и мы б никого не жалели.
Мы пред нашей Россией
И в трудное время чисты.
— Какие слова, — со слезами на глазах сказала Альба, когда Новиков замолчал. — А мы ничего этого не помним…
— Да и странно было бы, если б помнили. Библию прочитывать не приходилось? — спросил Андрей.
— Нет.
— Так там написано: довлеет дневи злоба его. Или, если изложить доступнее, — каждому хватит своих забот. Много ли я, к слову сказать, помню и понимаю из времен Бориса Годунова? А у нас с вами как раз такой разнос получается. И о чем там пели или разговаривали ратники Минина?
Все помолчали, и слышно было, как за окном набирает силу ветер, гудит в дымоходах и бросает в стекла пригоршни жесткого, как песок, снега.
— Скажите, — нарушил молчание Корнеев, — как это сочетается — космическая эра, вы ведь уже далеко выходили в космос в конце века, и такая примитивность быта?
— А вы что, воспринимаете наш век блоком? Как одно целое? Какой двадцатый век вы себе представляете? Он ведь, ох какой длинный. Начался сорокасекундным полетом братьев Райт, а через шестьдесят шесть лет люди уже высадились на Луне. Более противоречивого века, по-моему, не было в истории. Триллионы тратили на вооружение, никому в принципе так и не пригодившееся, а две трети населения Земли ни разу в жизни не ели досыта. Я сам видел людей, которые не вышли из каменного века, а другие люди в это время создавали гениальные произведения искусства, делали сверхминиатюрные компьютеры и газовые душегубки, десяткам умирающих пересаживали сердца, а миллионам здоровых сбрасывали на голову бомбы и напалм… Это вам, наверное, тоже предстоит увидеть и жить на такой вот забавной планете. А то оставайтесь здесь, на Валгалле. Хорошо, спокойно и ноль проблем. Впрочем, это еще как сказать… — И он непроизвольно вновь покосился на кобуру своего пистолета, небрежно брошенную на лавку.