Через несколько минут они въехали в ворота парка и покатились по луговому мятлику, созревшему для сенокоса — здесь не было величественного оленьего парка и усадьбу из красного кирпича отделяло от проезжей дороги не более трехсот ярдов. С экипажем не посылали ливрейного лакея, но представительный слуга стоял у дверей, и до того, как они подъехали, он уже был готов встретить гостью и проводить в гостиную, где хозяйка лежала, ожидая ее.
Миссис Хэмли поднялась с дивана, чтобы приветливо встретить Молли. Произнеся приветствие, она продолжала держать руку девушки в своих руках, вглядывалась в ее лицо, словно изучая, и непроизвольный слабый румянец выступил на ее бледных щеках.
— Я думаю, мы станем большими друзьями, — произнесла она, наконец. — Мне нравится ваше лицо, а я всегда полагаюсь на первое впечатление. Поцелуйте меня, моя дорогая.
Намного легче выражать, нежели пассивно принимать «заверения в вечной дружбе», и Молли охотно поцеловала подставленную ей бледную щеку.
— Я намеревалась поехать и привезти вас сама, но жар мучает меня, и я чувствовала себя обессиленной. Надеюсь, ваша поездка была приятной?
— Очень, — кратко ответила Молли с робостью.
— А теперь я провожу вас в вашу комнату. Я поселю вас рядом с собой, я подумала, так будет лучше, хотя эта комната меньше, чем остальные.
Она с трудом поднялась, укутав шалью свою все еще грациозную фигуру, и повела гостью наверх. Спальня Молли примыкала к личной гостиной миссис Хэмли, с другой стороны была собственная спальня миссис Хэмли. Она показала Молли этот легкий способ общения, а потом, сказав гостье, что будет ждать ее в гостиной, закрыла дверь, и Молли, не спеша, стала знакомиться с обстановкой.
Прежде всего, она подошла к окну, чтобы посмотреть, какой из него открывается вид. Внизу был цветник, за ним простирался луг спелой травы, менявший цвет широкой волной под дуновением мягкого ветерка, с одной стороны возвышались огромные старые деревья, а в четверти мили за ними виднелось, если стоять очень близко у подоконника или высунуть голову из распахнутого окна, серебристое мерцание пруда. Панораму замыкали старые стены и высокие, заостренные крыши громадных ферм. Очарование тишины раннего лета нарушало только пение птиц и жужжание пчел. Прислушиваясь к этим звукам, которые усиливали ощущение спокойствия, и угадывая предметы, плохо различимые на расстоянии или затененные, Молли забылась и внезапно пришла в себя, услышав звук голосов в соседней комнате — какая-то служанка или кто-то другой разговаривал с миссис Хэмли. Молли поспешила распаковать сундучок и сложить свои немногочисленные платья в красивый, старомодный комод, который к тому же должен был служить ей туалетным столиком. Вся мебель в комнате была старомодной, но хорошо сохранившейся. Ситцевые занавески были сшиты из индийского хлопка прошлого века — цвета почти размылись, но сама ткань была исключительно чистой. Прикроватный коврик заменяла небольшая дорожка, но деревянный пол, щедро выставляемый на показ, был сделан из мелковолокнистого дуба, так крепко скрепленного половица к половице, что ни одна пылинка не могла проникнуть в зазоры. В комнате не было ни одного предмета роскоши нового времени — ни письменного стола, ни дивана, ни трюмо. В углу висела полочка, на которой стоял индийский сосуд, наполненный цветочной смесью, ее аромат и запах вьющейся жимолости за раскрытым окном наполняли комнату более тонким благоуханием, чем любая туалетная вода. Молли выложила свое прошлогоднее белое платье на кровать, приготовив его к новому для себя обычаю — переодеваться к обеду — и, поправив прическу, платье и взяв с собой шерстяную ткань, она осторожно открыла дверь и увидела миссис Хэмли, лежавшую на диване.