А если бы Маяковский сказал: «Иди к черту, Лиля!» И хлопнул дверью! Или нет, лучше бы он притворился равнодушным, улыбаясь, тихо прикрыл за собой дверь и ушел, насмешливо думая: «Посмотрим, как ты теперь…».
Он бы не мог, но — если бы? Тогда Лиля испугалась бы, и побежала, и вернула. На самом деле она не собиралась ничего терять.
Но Маяковский не притворился равнодушным.
Маяковский Лиле:
Выбегу,
Тело в улицу брошу я.
Дикий,
Обезумлюсь,
отчаянием иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Маяковский просидел взаперти на Лубянке, под добровольным домашним арестом, два месяца. На самом деле он был не совсем взаперти, его «сидение» было условным — он участвовал в общественных мероприятиях, бывал в издательствах. И Брик навещал его почти ежедневно — они вместе готовили к выпуску первый номер журнала «ЛЕФ». Маяковский через Брика передавал Лиле письма, а Лиля в ответ передавала через Брика записочки. Но ведь это неважно — Маяковский был совершенно уверен, что он в камере одиночного заключения.
Маяковский Лиле, из писем за эти два месяца:
«Я сижу с нравственным удовольствием, но с все возрастающей физической мукой».
«Решенье мое ничем, ни дыханием не портить твою жизнь — главное. То, что тебе хоть месяц, хоть день без меня лучше, чем со мной, это удар хороший.
Это мое желание, моя надежда. Силы своей я сейчас не знаю. Если силенок не хватит на немного — помоги, детик. Если буду совсем тряпка — вытрите мною пыль с вашей лестницы».
«…Весь я обнимаю один твой мизинец».
«…Не тревожься, мой любименький солник, что я у тебя вымогаю записочки о твоей любви. Я понимаю, что ты их пишешь для того, чтоб мне не было зря больно. Я ничего, никаких твоих „обязательств“ на этом не строю и, конечно, ни на что при их посредстве — не надеюсь.
Заботься, детынька, о себе, о своем покое…»
«Я езжу с тобой, пишу с тобой, сплю с твоим кошачьим имечком и все такое.
Целую тебя, если ты не боишься быть растерзанной бешеным собаком».
«Лечи, детка, свои милые нервочки. Я много и хорошо о тебе думаю».
Лиля Эльзе:
«Милая моя Элинька, я, конечно, сволочь, но — что ж поделаешь!.. Мне в такой степени опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр., что я попросила его два месяца не бывать у нас и обдумать, как дошел он до жизни такой. Если он увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же — нет, то Бог с ним!
Прошло уже больше месяца: он днем и ночью ходит под окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1300 строк!! Значит — на пользу!»
Маяковский почти каждый день проходил пятьсот метров до Лилиного дома. Смотрел в окна, стараясь увидеть ее силуэт, подкрадывался к двери, слушал музыку, голоса — гости пили чай с вареньем, без него. А он стоял под окнами. «Бритая голова, очень внимательные умные глаза. Общее впечатление от всего облика — величественное ощущение силы и простоты…» — таким увидел его Василий Катанян, последний муж Лили, он познакомился с Маяковским в 1923 году. Таким, величественным и сильным, выглядел человек, который униженно ждал записки под окнами Лили.