Всеобщая тревога не умалила блеска последнего бала мирного времени, который Холмс мрачно назвал весельем на подступах к Армагеддону. Торжество должно было состояться месяцем ранее, до объявления ультиматумов, но его отложили из-за траура по австрийскому эрцгерцогу Францу-Фердинанду и его супруге Софии, убитым боснийским студентом 28 июня 1914 года. Кто бы мог подумать, что выстрелы, прогремевшие в далеком пыльном балканском городе, ввергнут весь мир в пучину войны?
Никогда не забуду пышности того праздника, ознаменовавшего собою прощание с догорающей мирной эпохой. Юный принц Уэльский, застенчивый мальчик, которому в 1936 году суждено было стать Эдуардом VIII, исполнял фигуры большой кадрили в паре со своей матерью, королевой Марией, пока король Георг вел серьезную беседу с графом Бенкендорфом, послом нашей союзницы России. Германские и австрийские дипломаты на бал не явились: они укладывали свои чемоданы, считая убывающие минуты до истечения срока ультиматума.
Холмс и я очутились в дальнем углу бального зала, в кружке, центром которого был лорд Уильям Сесил, королевский конюший и офицер военной разведки. Мой друг не любил светских бесед и вскоре впал в угрюмую молчаливость. Даже тогда, когда к нему обращались прямо, он неучтиво цедил сквозь зубы односложные ответы. Будучи слишком взволнованным, чтобы самостоятельно сгладить неловкость нашего положения, я принялся высматривать среди присутствующих высокую элегантную фигуру сэра Джона Фишера в синем мундире с золотым кантом. Первый лорд адмиралтейства увидел меня, однако не подал виду. Он тоже был мрачен: «веселые» морщинки возле углов рта остались, но улыбка погасла, светлые глаза потускнели.
Дружба великого детектива и великого адмирала продолжалась уже много лет. Холмсу пришелся по душе простой принцип, которого Джеки Фишер придерживался в ведении войны на море: «Бей первым, бей сильнее, бей без передышки». В присутствии моего друга нельзя было и слова сказать против сэра Джона — Холмс считал его человеком, совершенно чуждым всякого позерства и достойным девиза «Ни одной из партий я не присягал; не могу молчать, я и вовек не лгал» [41].
Лорд Уильям Сесил вдруг перестал фонтанировать банальностями, и это вывело меня из задумчивости. Словно по чьему-то сигналу, он подхватил нас с Холмсом под локти и, что-то бормоча, потащил к обеденному залу, где уже начинала собираться толпа. Однако мне с моим другом не удалось подойти к столам, сверкающим серебром и фарфором на ослепительно-белых скатертях, а королевским лакеям не довелось предложить нам икры и лосося. Холмс и я проследовали к украшенной золотой лепниной белой двери, которая заперлась за нами, едва мы перешагнули порог и оказались в приемной, обитой шелковыми шпалерами. Согласно данной нами клятве, все сказанное здесь надлежало хранить в тайне.