Я снова сложила письмо.
— Будет ответ?
— Нет, — ответил он и, сложив на широкой груди мускулистые руки и устремив взгляд в окно, прислонился к стене.
— Ей это не понравится, — сказала я и случайно заметила, что шрам у него под ухом тянется дальше, прячась под рыжими волосами.
Арий ничего не ответил. Я поклонилась и повернулась, чтобы уйти.
— Кажется, я видел тебе на прошлой неделе в «Золотом петушке».
— Да, хозяину таверны нравится как я пою.
На следующий вечер я увидела Ария в этой самой таверне, где он пил вино. Он не обратил на меня внимания.
Прошла еще одна неделя, и я принесла новое письмо.
— Ответа не будет, — сказал он.
— Отлично.
— Сегодня жарко.
— Жарко?
— Может, и нет. В Иудее, наверно…
— Нет, нет. Жарко.
Каждую неделю я приходила с «новым» письмом Лепиды. Читала его вслух. Затем ждала все тех же привычных слов.
— Порезалась? — как-то раз спросил он, указав на мое аккуратно перевязанное тряпицей запястье.
— Да, — спокойно ответила я и повернула руку, чтобы не были видны шрамы.
Слишком поздно.
— Твои руки похожи на мою спину, — заметил он и посмотрел мне в глаза. У него самого глаза были серые, но вовсе не холодные, как утверждали некоторые.
Среди рабов и рабынь в доме Квинта Поллио была одна старая женщина, прачка, родом из Бригантин. Я попросила обучить меня песне на ее родном языке. У песни оказалась красивая мелодия и непривычные, чужие слова.
— Это песня о доме, — пояснила старая прачка, — как и все песни рабов.
На следующий вечер, точнее уже в предрассветный час, в «Золотом петушке», когда Арий мрачно пил, сидя в углу таверны, я спела бригантийскую песню о доме. Я пела ее нежно, и красивая печальная мелодия заполняла все помещение. Арий так и не поднял голову, но на следующий день, когда я пришла с очередным письмом, спросил меня:
— Откуда ты знаешь эту песню?
— От одной рабыни, — ответила я и пожала плечами.
Он ничего не сказал, но после этого я стала лучше понимать выражение его глаз, чему была несказанно рада.
Жара сводила его с ума. Скука и ничегонеделание были ужасны, но главным образом он изнывал от ленивой, одуряющей жары. Он боялся арены и просыпался с проклятиями, разбуженный грохотом рукоплесканий и ревом трибун, что не смолкали в его голове. Однако при мысли о приближающихся играх ему делалось лучше. Все что угодно, лишь бы не чувствовать, как от жары в жилах закипает кровь.
Он прошмыгнул во двор. Здесь полуденное солнце создавало над песком призрачные, струящиеся миражи. Взяв в руки учебную деревянную рапиру, он сбросил с себя тунику и начал отрабатывать выпады и удары. Утомительные механические упражнения доставляли удовлетворение если не его нраву, то телу. Перед учебным боем учитель фехтования поставил его в пару с каким-то греком. Арий не стал ждать, когда соперник отсалютует ему, и взмахнул мечом.