Федор поспешно схватил со стола стакан с вином и залпом опрокинул его в рот.
— Вон как ты все перевернул, Фанатик, — злобно проговорил Федор. — С друзьями выпить брезгуешь? Немцы под Москвой! Ну и что? Ложись теперь и помирай? Вино пить нельзя, а хлеб есть можно?
— Да ну тебя к шутам, — отмахнулся Дима, и мы вышли из дому.
— Да-а-а, — задумчиво протянул Андрей, застегивая пальто, — мне что-то не нравится Федор. Здорово озлобился, что дядю посадили… Значит, было за что… Зря не посадят…
И, странное дело, я промолчал. Я-то знал, как было дело. Почему промолчал?
А Дима промолчал потому, что был согласен с Андреем. Они по-своему ко всему этому относились…
В такой уж водоворот мы были втянуты. Страшные слова «враг народа» в сознании людей были безоговорочным приговором. Враг народа — и все! Никакого суда и следствия! Враг народа! И от него необходимо немедленно избавиться! Кто возражает, тот тоже враг народа!
Федор отвергал подобные порядки. А если к власти проберутся нечестные и невежественные, жестокие и алчные? Тогда и начнутся нарушения законности. Да так оно и произошло! Исчезновение его дяди — факт. И что это за жизнь, когда люди исчезают по доносам? И противники новой власти и ее сторонники?! О напрасно потерпевших привычно говорили: «Лес рубят — щепки летят!»
Но люди не щепки!
С пеной у рта я спорил с Федором. С самого детства. Сталин был так высоко надо мной, как это может быть вождь всех народов или… бог!!! Но в бога я не верил…
Зиму и весну мы с Димой по утрам бегали через поселок на хлебозавод, его пустили перед самой войной. По тем временам он считался чудом техники со своей вращающейся печью и тестомесилками. Только что-то уж слишком часто лопалась цепь, тянущая формы с хлебом, и мы, слесари, натягивали на себя фуфайки, лезли в еще не совсем остывшую печь исправлять цепь и минут через двадцать выскакивали оттуда, как поджаренные.
Дима поддевал носком стальной двухколесной тележки пузатый мешок, бегом отвозил его к чану с дрожжевой заваркой. Чан вращался, и в нем под крышкой изворачивался во все стороны тяжелый стальной тестомес в виде корабельного якоря. Таких чанов было три. Дима едва успевал с ними справляться, и к концу смены рубаха на его спине пропитывалась солью.
Весной Дима выскакивал во двор и валился на траву в тень акации, рядом со мной, где я отдыхал после нестерпимого жара печи. Вместо стершихся чугунных зубьев тянущего колеса мы ставили шпильки на резьбе.
Зато в перерыв блаженствовали. Пойдешь в кондитерскую, и Нина бросит тебе в форму с десяток сладких булочек да еще сиропу плеснет. И она прибегала проведать меня в мастерскую, и пожилые слесари подмигивали, мне, кивая на девушку. Я дурачился и злил Нину: «Когда свадьба будет?» «После войны, — отвечала девушка вполне серьезно, — когда с победой вернешься… Знай, я буду ждать…»