— Холмс!
— Ну, это же очевидно!
— Почему?
— Обратите внимание на два круглых штампа гашения марки. Их нанесли металлической печатью. Если бы ее брал в руки правша, отпечаток прорисовался бы сильнее слева. А здесь он, напротив, четче справа.
— Но можно ли, опираясь лишь на это, утверждать, что он левша?
— Дополнительное доказательство — штемпель о регистрации письма. В отличие от отпечатков на погашенной марке, буква «R», нанесенная на печать, не изображена вверх ногами и не перевернута. Отправляя письмо, человек передает его почтмейстеру, держа лицом к себе. Чтобы зарегистрировать конверт, почтмейстер переворачивает его лицом к себе. Как видите, «R» также четче отпечаталась справа. Все штемпели — и о гашении, и о регистрации — нанес один и тот же человек, который был левшой. Вуаля! Рассуждение совершенно элементарное, но вывод крайне для нас важен. Почему? Потому что почтмейстера от отправительницы письма отделял всего лишь прилавок! Возможно, он даже вспомнит и сможет описать эту даму.
— Холмс, — заговорил я спустя мгновение, — это еще один случай, когда меня охватывает непреодолимое желание встать, пылая стыдом, и разбить себе голову о потолок от сознания собственной тупости!
— Не переживайте так, мой дорогой Ватсон, — с улыбкой ответил Холмс. — Левитация — не самая ваша сильная сторона. Может, лучше слетаете на почту да посмотрите, принесут ли хоть какую-нибудь пользу принципы дедукции, будучи объединенными с обычными розысками.
— Тут же этим и займусь, — смеясь, ответил я и направился к выходу.
— Спасибо. Вы, Ватсон, незаменимы, словно костыль для хромого. Будьте так добры, потешьте мою лень, передайте мне вересковую трубку и крепкий табак. Над этой маленькой загадкой придется поломать голову.
Всего спустя три часа я вернулся к Холмсу с отчетом. Один из служащих почты на Бейкер-стрит оказался ярым почитателем таланта Холмса и ценителем его методов. Он с энтузиазмом бросился выполнять мое поручение. Несмотря на приближающееся время закрытия, он, ни секунды не медля, тут же послал через океан и бескрайние американские земли телеграмму в Баркервиль. Мне он объяснил, что из-за восьмичасовой разницы во времени телеграмма прибудет в почтовое отделение Баркервиля как раз к началу рабочего дня. Он даже пообещал мне дождаться ответа. Канадцы, несмотря на необычность нашей срочной просьбы, тут же ее выполнили. Они проверили свои архивы и выяснили, что письмо Месгрейву и впрямь было отправлено из их офиса, о чем свидетельствовала надлежащая запись в гроссбухе. Правда, к своему стыду признались они, имя и адрес отправителя из гроссбуха загадочным образом пропали: кто-то их стер. Почтмейстер Уильям Топпинг — который и впрямь оказался левшой и принимал в тот день корреспонденцию — заявил, что не знает, кто мог уничтожить данные об отправителе письма. По его мнению, это было преднамеренное и подлое злодеяние какого-то интригана, который воспользовался моментом, когда на почте было особенно много посетителей. Разумеется, из отделения гроссбух не выносили — это серьезное нарушение правил, — но его частенько оставляли открытым на прилавке. Ни мистеру Топпингу, ни его помощникам никто из клиентов в тот день не запомнился. А стерев данные о себе, злодей и вовсе не оставил им никакого шанса выяснить адрес отправителя. По пути домой я размышлял о том, что на этот раз Холмсу встретился не просто хитроумный противник; на этот раз нам из далекой Америки бросал вызов (а быть может, и угрожал) чей-то поразительно блестящий ум.